Плакала Фаина. Она сидела, уронив голову на стол (комнатка
была крохотная, старый диван, стол, стул, больше ничего туда и не влезло,
видимо, тут отдыхали дежурные), плечи тряслись.
Мазур потоптался, осторожно потрогал ее за плечо:
— Фая…
Она подняла заплаканное лицо, попыталась взять себя в руки,
улыбнуться:
— Сам возьми ключи, там, под номерами…
И вновь упала головой на руки. Насколько он разобрался, г л
а в н ы е слезы уже были позади, наступило то мучительное состояние, когда и
плакать нельзя, и остановиться не можешь…
Вышел на цыпочках, вынул ключи из темно-коричневой фанерной
ячейки.
— Что там? — тихо спросил Кацуба.
— Ревет, — пожал плечами Мазур. — Пошли?
— Иди успокой женщину, дурак… — Майор подтолкнул его
ладонью в плечо, забрал свой ключ и, чуть сутулясь, побрел к лестнице. Мазур
впервые видел, чтобы Кацуба б р е л.
Вернулся в комнатушку. Нагнулся, осторожно провел ладонью по
светлым волосам:
— Что случилось, Фая?
Вот теперь она справилась с собой — подняла голову, прикусив
губу, по-детски вытерла глаза мякотью большого пальца:
— Брата убили. Ты что, не знаешь? Его же застрелили
вместе с вашей Светкой…
— Подожди-подожди, — сказал он растерянно, ни черта не
понимая. — Со Светой… Гриша?
Она кивнула, всхлипнув.
— Родной?
— Ага, — кивнула зареванная Фаина. — Я же Агафоновна…
ну да, откуда тебе было знать… Что там у них случилось?
— Не знаю, — сказал Мазур. — Стреляли на улице, в
спину, мы только что из… Видели, в общем.
Она больше не плакала, только губы беспрестанно кривились.
Надо же, не смог раньше сообразить, на кого она так похожа…
— Посиди со мной, ладно? — попросила она.
— Конечно… — быстро сказал Мазур, оглянулся, опустился
на потертый диван.
— Будешь?
Он мотнул головой, честно сказал:
— Не идет.
Фаина отвинтила пробочку с бутылки коньяка, налила себе
пальца на три, выпила морщась, как лекарство. Одернула синюю блузку, по
неистребимому женскому инстинкту пытаясь навести марафет, вытерла лицо платком.
Мазур сидел, чувствуя себя глупее некуда.
— Сто раз ему говорила, что этим и кончится, — сказала
она, уже с сухими глазами. — По телевизору только и показывают, как их взрывают
и стреляют. Мафиози доморощенный… Заходил Жечкин, смотрит так, словно я тоже с
наганом шлялась… — по-детски шмыгнула она носом. — Как думаешь, он не мучился?
— Да нет, — сказал Мазур. — Там все… сразу.
— Господи, Господи… — она старательно три раза
перекрестилась. — И честно жить не дают, и на кривой дорожке капканы на каждом
шагу понаставлены…
«Теперь понятно, почему те шпанцы так ее испугались тогда, —
подумал Мазур. — Не в боевитости дело. Сестра Нептуна — это, знаете ли, титул…»
Она налила себе еще, выпила медленнее. Села рядом с Мазуром,
подперла ладонями щеки, долго смотрела в угол, временами тяжко вздыхая и
содрогаясь всем телом.
Все дальнейшее произошло совершенно неожиданно. Сначала
Фаина уткнулась ему в грудь, и Мазур в приливе нешуточной жалости долго гладил
ее по волосам, потом вдруг почувствовал ее губы на щеке, и отстраняться было бы
нелепо, так и держал ее в объятиях, с некоторым стыдом ощутив естественное
мужское желание.
Оказалось, что стыдиться, кажется, и не следует — ее пальцы
проворно расстегивали рубашку, Мазур в последнем приступе добропорядочности
попытался было что-то вякнуть, но Фаина явно ждала от него не душевного
благородства, прильнула совершенно недвусмысленно, откинулась на диван, увлекая
за собой. Закрыла глаза, потеребила воротничок блузки, распахивая.
— Свет погасить? — шепотом спросил он.
Она мотнула головой, нетерпеливо отозвалась:
— Дверь только прикрой…
Освобождая ее от последних тряпочек, Мазур подумал сначала,
что он есть распоследняя сволочь, готовая воспользоваться печальным моментом,
но без всяких натяжек, трезво прикинув, пришел к выводу, что материть себя не
стоит. Именно это ей сейчас и нужно. Именно это, именно сейчас…
Угадав неким чутьем, чего ей хотелось, не жалел и не берег
партнершу — брал ожесточенно, почти грубо, рывками опускаясь на шее, накрыв
ладони ладонями, переплетя пальцы, очень быстро довел ее до финала, ощутил, как
распростертое под ним тело расслабилось, но понял, что останавливаться нельзя,
продолжал, медленнее и ласковее, ни о чем уже не думая, подхлестываемый ее
короткими стонами. Жаждавших забытья было двое — и они, вцепившись друг в
друга, испытывали один на двоих страх разъединиться, остановиться, перестать
было ужаснее всего на свете…
Глава 16
Утро, которое мудренее вечера…
Мазур разлепил глаза далеко не в лучшем настроении — к себе
в номер вернулся под утро, когда Фаина уснула, а он был, как ни крути, уже не
тот бравый лейтенант с памятной фотокарточки, на которой семеро свежеиспеченных
офицеров, выставив напоказ кортики, стоят короткой шеренгой перед Медным
всадником. Уже начинал временами ощущать справедливость поговорки — если после
сорока у тебя ничего не болит по утрам, значит, ты в морге…
Шлепая к двери, в которую деликатно, но непрестанно
барабанили, он сообразил, что перед тем, как проснуться, как раз и видел во сне
эту самую фотографию. Двое из семи дослужились до контр-адмиралов, трое погибли
при таких обстоятельствах, что и через полсотни лет не рассекретишь, шестому в
девяностом, в автобусе проломила голову бутылкой пьяная эстонская свинья. Один
Кирилл Мазур получился какой-то непонятный, выломился из заведенного порядка
вещей и пристал неведомо к какому берегу…
— Кто? — спросил он, помня о бдительности.
— Друг Миша, — ответили из коридора.
Кацуба энергично вошел в прихожую, держа перед собой большую
белую кружку с темным дымящимся содержимым. В коридоре маячил еще кто-то, но
следом не вошел.
— На, — Кацуба сунул ему кружку. — Быстренько жри кофе,
и пойдем по делам, их у нас с утра немеряно…
Мазур принялся хлебать кофе, делая перерывы для того, чтобы
влезть в джинсы, в рубашку, надеть носки. Кацуба притопывал от нетерпения. Лицо
у него было самое обычное, любой посторонний свидетель мог бы поклясться, что
человек этот находится в приятном настроении и житейскими невзгодами не
обременен. Мазур представлял, сколько нервов отнимает такая вот внешне
беззаботная вывеска, но ничего, конечно, не сказал. Какие тут, к черту,
душевные сочувствия вслух?
Они вышли в коридор. Человек, дожидавшийся там, выглядел
самым обыкновенным обитателем заполярной глубинки, угнетенным реформами и
малость обнищавшим, но не запившим — и лицо было соответствующее, и одежда,
смесь дешевого импорта с армейским камуфляжем. Фигура по нынешним временам
примелькавшаяся.
