— Сейчас, — сказал Мазур.
Молниеносно развернулся, ловя на захват. Когда часовой
звучно впечатался физиономией в решетку, Мазур нанес ему не столь уж и сильный
удар, мигом позже — второй, благородно сделав все, чтобы не покалечить обормота,
а только успокоить минут на десять. Подхватил обмякшее тело, вытащил ключ —
сразу заприметил, в какой карман парнишка его спрятал — и без особого труда, в
два счета отпер камеру.
Затащил туда часового, усадил, прислонив к стене, забрал
сигареты с зажигалкой, тщательно запер камеру и уселся на табурет, положив
автомат на колени. Подумав, отсоединил магазин и поставил его вместе с
автоматом подальше — еще пальнут сдуру, обнаружив столь неожиданную перемену
ролей, когда за ним заявятся…
И сидел, закинув ногу на ногу, дымя скверной «Примой».
Часовой очнулся примерно в расчетное время. С похвальной быстротой осознал
случившееся — и, как легко догадаться, в восторг от такого коловращения жизни и
превратностей судьбы не пришел, вовсе даже наоборот.
Сначала он рычал, сотрясая решетку. Вскоре смекнул, что
выглядит глупее некуда, немного остыл и, пытаясь придать голосу убедительную
сладкозвучность, попросил:
— Слышь, автомат отдай…
— Ну ты сам подумай, зачем тебе в камере автомат? —
спросил Мазур. — Смех один… Заключенным автоматов не полагается. И вообще, с
часовым разговаривать нельзя. Ты же меня сам только что учил.
— Ну, сука… — он осекся, сообразив, что это не самая
удачная реплика для человека в его положении. — Мужик, ну ты кончай… Ведь все
равно не смоешься, там два поста…
— А зачем мне куда-то смываться? — пожал плечами Мазур.
— Мне и тут хорошо. Курево есть, собеседник приятный…
Даже больше, чем злость, пленника мучила неправильность
ситуации — он никак не мог взять в толк, отчего Мазур как ни в чем не бывало
сидит себе на табуреточке, не делая ни малейшей попытки к бегству.
— Нет, ну давай договоримся…
— О чем? — пожал плечами Мазур. — Все вроде бы и так в
порядке.
— Ну выпусти, гад! Меня ж на губу загонят! Позору не
оберешься…
Мазур не сомневался, что так оно и будет, но, охнув при
неосторожном движении от боли, легко подавил в себе жалость. Сказал
наставительно:
— Во-первых, не стоит лупить арестованного по почкам
только потому, что захотелось повыстебываться. Ты же не стройбатовец
какой-нибудь, а пограничник. Во-вторых, родной, ты себя показал полнейшим
лопухом. Чтобы так подставиться охраняемому, надо быть исключительным
придурком. А потому мне тебя, по совести признаюсь, нисколечко не жаль. Сиди и
медитируй. Сигаретку могу дать, твои как-никак…
От сигаретки часовой, превращенный волею фортуны в узника,
матерно отказался. Принялся ругаться, потом увещевать, потом снова запугивать.
Мазур не реагировал — сидел себе, воздев глаза к потолку и мечтательно
улыбаясь.
В конце концов часовой принялся просить прощения, заверяя,
что осознал и проникся. Что его судьбу нисколечко не изменило. Минут через
десять он, смирив гордыню, все-таки попросил табачку. Мазур кинул ему через
решетку прикуренную «Приму».
Еще минут через пять наверху провизжала железная дверь,
послышались шаги. В коридор спустился незнакомый старший лейтенант, браво
направился к камере, но узрел еще издали что-то неправильное, а подойдя
поближе, окончательно уверился, что здесь происходит нечто сюрреалистическое.
Часовой стоял с отрешенным видом продувшегося в пух и прах игрока, отмаявшегося
переломить невезуху.
Старлей невольно сделал движение в его сторону, обернулся к
Мазуру:
— Как понимать?
Мазур встал по стойке «смирно» и отрапортовал:
— Товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства
никаких происшествий не было! Дежурный по коридору капитан Микушевич!
Одним взглядом старлей оценил ситуацию окончательно —
прислоненный к стене автомат, печального узника, уставную стойку Мазура.
Спросил:
— Ну, и зачем?
— Терпеть ненавижу хамского обращения, — ответил Мазур.
Пусть понимает, как хочет. Не жаловаться же младшему по
званию во всех подробностях…
Старлей стоял с каменным лицом. Мазуру он начинал нравиться
— чувствовался профессионал, не тратящий времени на эмоции и рассусоливания. Он
протянул руку, Мазур сговорчиво положил ему на ладонь большой ключ.
Прежде чем отпереть камеру, старлей подобрал автомат,
вставил магазин, мимолетно установив наличие в оном патронов, повесил себе на
плечо. Распахнул несмазанную дверь.
Часовой выплыл оттуда невесомой походкой сомнамбулы, даже не
посмотрев на Мазура, вытянулся перед начальством. Старлей — положительно,
Мазуру он нравился все больше — не стал размениваться на пошлые разносы. Окинув
с головы до пят ледяным взглядом, сказал веско, словно высекал каждую буковку
на камне:
— Шагом марш писать рапорт, Жуков. — И, не вытерпев,
добавил печально: — Такую фамилию позоришь, жопа, хорошо хоть, ни с какого боку
не родич… Марш!
Однофамилец маршала промаршировал к выходу. Старлей
старательно запер камеру, сунул ключ в карман и бросил Мазуру:
— Пойдемте.
Сам он пошел впереди, что в сочетании с отсутствием конвоя
определенно означало некое изменение здешнего статуса обоих пленных. И точно,
провожатый полез в карман, протянул Мазуру шнурки и галстук:
— Да, я и забыл тут с вами…
Мазур быстренько привел себя в божеский вид и двинулся
следом. Во дворе они свернули в неприметную дверь, оказавшись в знакомой и
привычной обстановке военной канцелярии. Поднялись на второй этаж, старлей
кивнул Мазуру на дверь с табличкой: «Комната отдыха», вошел следом и запер
дверь изнутри.
Посреди небольшой комнатки стоял обшарпанный бильярд, на
нем, покачивая длиннющей ногой в начищенном сапоге, сидел долговязый капитан
Величко, а на стуле, рядом с еще более обшарпанным столом, украшенным стойкой
для шаров, вольготно разместился Кацуба. Судя по его непринужденной позе, все
неприятности типа «Своя своих не познаша» были позади.
— Автомат зачем взял? — спросил Величко.
— У Жукова забрал, — хмуро сообщил старлей. — Этот
артист как-то ухитрился его разоружить и в камеру вместо себя запихать.
— Волкодавчики, — поморщившись, сказал капитан Величко.
— Суперменчики. Нелегалы, мать вашу… Вы хоть понимаете, что всерьез в
разработку попали? Заберите, — кивнул он Мазуру на лежавшие тут же пожитки.
Мазур молча принялся подвешивать к поясу кобуру и
распихивать по карманам все остальное.
— Вы уже попали в сводки и рапорты, — кисло поведал
капитан. — Теперь отписываться до морковкиного заговенья… Не могли поставить в
известность, господа офицеры?
Кацуба с обезоруживающим видом развел руками:
