— Он сказал мне, что не убивал Марию, — признался я Адели.
— Ну и что? Вы же знаете, что он лжец. Психопат. Киллер. Садист.
— Да-да, все это так. Но я, наверное, ему верю. Просто это еще одна тайна, которую нужно разгадать.
Во время следующего сеанса мы говорим о поездке, которую я предпринял к северу от Рэли, в Уэйк-Форест, штат Северная Каролина. Я поехал на нашей семейной машине, на «кроссовере». Поехал, чтобы навестить Кайлу Коулс, поговорить с ней, поглядеть ей в глаза.
Кайла была в отличной форме, она восстановилась и морально, и физически и заявила, что ей нравится здесь жить гораздо больше, чем она ожидала. И добавила, что остается в Рэли. «Здесь много людей, которым требуется помощь, — сказала она. — И жизнь здесь лучше, чем в Вашингтоне, по крайней мере для меня. Поживи тут немного, сам поймешь».
— Это что, предложение с ее стороны? — спросила Адель после небольшого молчания.
— Вполне возможно. Предложение, которое я не приму, о чем ей хорошо известно.
— Потому что?..
— Потому что? Да потому… что я — Алекс Кросс, — отвечаю я.
— Который никогда не изменится, так? Я спрашиваю не как психотерапевт, а как ваш друг.
— Не знаю, так это или нет. Мне хочется кое-что изменить в своей жизни. Поэтому я и прихожу сюда. Помимо того, что мне нравится поболтать с вами. Ну ладно, мой ответ — «нет». Мне не хочется меняться.
— Потому что вы — Алекс Кросс?
— Да.
— Хорошо, — говорит Адель. — Это начало. И еще одно, Алекс…
— Да?
— Мне тоже нравится болтать с вами. Вы единственный в своем роде.
Глава 121
Итак, осталась тайна, которую нужно разгадать. Однажды весенним вечером мы с Сэмпсоном брели по Пятой улице. Просто прогуливались. Потягивали пиво из бутылок, упрятанных в коричневые бумажные пакеты. Нам было хорошо, как всегда бывало. Сэмпсон надел огромные темные очки «Уэйфеарер» и старую шляпу, которую я не видел уже несколько лет.
Мы прошли мимо старых деревянных домов, которые стояли здесь еще с тех времен, когда мы были мальчишками, и выглядели совсем дряхлыми, хотя многое в округе Колумбия с тех пор разительно изменилось. И к лучшему, и к худшему, а что-то так и осталось где-то посредине.
— Я очень волновался за тебя, пока ты лежал в больнице, — сказал он.
— Я и сам за себя волновался. Представляешь, начал говорить с массачусетским акцентом. Тянуть открытое «а». И стал привыкать к политкорректности.
— Алекс, я хотел давно с тобой поговорить… Я много об этом думал…
— Слушаю внимательно. В такой вечер поговорить — просто удовольствие.
— Как бы это начать… В общем, это произошло через два или три месяца после убийства Марии. Помнишь, у нас по соседству жил такой парень, Клайд Уиллс?
— Уиллса я хорошо помню. Наркокурьер с большими амбициями. Допрыгался, что его кокнули и засунули в мусорный бак позади закусочной «Попайс чикен», если я не ошибаюсь.
— Все правильно. Уиллс был стукачом, работал на Ракима Пауэлла, когда Раким работал на Сто третьем участке.
— Ага. Ничего удивительного, что этот Уиллс служил и нашим и вашим. И что?
— А дальше вот что, мой милый. Клайд Уиллс кое-что выяснил насчет Марии — ну, кто мог быть ее убийцей.
Я промолчал. По спине пробежал холодок. Я продолжал идти вперед, но ноги вдруг стали ватными.
— Это был не Майкл Салливан? — спросил я наконец. — Он тоже отрицал это.
— У него тогда был напарник, — сказал Сэмпсон. — Тоже отморозок, из его же района в Бруклине. Джеймс Галати по кличке Шляпа. Этот Галати застрелил Марию. Салливана там не было. Может, это он послал Галати. Или, может, Галати охотился за тобой.
У меня перехватило дыхание. Я ждал, что Сэмпсон скажет дальше. Он смотрел прямо вперед, говорил на ходу, ни разу не повернувшись в мою сторону.
— Мы с Ракимом провели расследование. Несколько недель на это потратили. Даже в Бруклин смотались. Но так и не нашли никаких неоспоримых улик против Галати. Но все равно мы знали, что это сделал он. Он сам протрепался об этом своим нью-йоркским приятелям. Галати прошел снайперскую подготовку в армии, в Форт-Брэгге.
— Именно тогда ты и познакомился с Энтони Муллино, да? Поэтому он тебя вспомнил?
Сэмпсон кивнул.
— Вот такое было дело. И с тех самых пор я носил это в себе. Мне и сейчас тяжело об этом рассказывать. Видишь ли, Алекс, мы этого гаденыша пришили. Однажды ночью в Бруклине мы с Ракимом убили Джимми Галати. И я не мог тебе об этом сказать до сегодняшнего дня. Пытался тогда. И потом, когда мы снова начали охоту за Салливаном. Но так и не смог.
— Салливан тоже был киллер, — сказал я. — И его нужно было остановить.
Сэмпсон замолчал. Мы прошли еще немного вперед, потом повернули назад и направились домой — по тем самым улицам, на которых выросли. Он сделал это за меня — прикончил убийцу Марии. Он сделал то, что считал правильным. И он не рассказал мне об этом, даже когда мы преследовали Салливана. Да, понять все до конца никто не может. Я, наверное, спрошу Джона об этом как-нибудь в другой раз.
В ту ночь я не мог заснуть и думалось с трудом — мысли путались. В конце концов я пошел к Эли и прилег рядом. Он спал, как ангел, его ничто не волновало в этом мире.
Я лежал и думал о том, что рассказал мне Сэмпсон и как я им дорожу, невзирая ни на что. Потом я думал о Марии — о моей неугасающей любви к ней.
«Ты так помогла мне, — шептал я. — Ты помогла мне сбросить тяжкую ношу с плеч. Научила верить в любовь, научила понимать, что есть на свете вечное, то, что не исчезает. Так помоги мне и сейчас, Мария… Мне нужно забыть тебя, девочка моя милая. Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать. Мне нужно забыть тебя, чтобы начать новую жизнь. И я никогда не забуду тебя, Мария…»
И вдруг я услышал в темноте голос и вздрогнул, потому что воспоминания увели меня далеко-далеко от настоящего.
— Папочка, что-то случилось?
Я чуть прижал Эли к себе:
— Все в порядке. Конечно, все в порядке. Спасибо за заботу. Я люблю тебя, сынок.
— И я тебя люблю, папочка. Я твой сынок.
Что еще можно добавить?
Эпилог
День рождения
Глава 122
Вот так и начинается моя новая жизнь. Или, возможно, так она продолжается. В основном у меня все хорошо, а сегодня просто замечательно, потому что сегодня — день рождения Наны, хотя она, как настоящая женщина, и отказывается сообщить, который по счету. Мы даже не знаем, о каком десятилетии идет речь.
Ее неделя, как говорит она сама, когда она может делать все, что ей заблагорассудится. «Точно так же, как и в любой другой день года», — думаю я про себя.
