На его лице застыло недоумение, словно Руффио не мог взять в толк, что его жизнь действительно закончилась. Рот распахнут; кожа бледная, чуть ли не прозрачная. Вокруг ноздрей — подсохшая кровь, а в уголке рта можно было заметить кусочек скотча, которым до этого крепилась дыхательная трубка.
Спустив простыню еще ниже, я обнаружила свидетельство свежего хирургического вмешательства: шов от грудины до пупка.
Насмотревшись на эти ужасы, я натянула простыню почти до макушки мистера Руффио.
Но тут, стоило мне повернуться в сторону, в глаза бросилась парочка кадуцейных пуговиц, мирно лежащих на прикроватной тумбочке. Я тут же встала между ними и доктором Уасселем.
— С данного момента вход в эту палату для любых сотрудников больницы запрещен. Вскоре сюда прибудут из криминалистической лаборатории, а сразу после окончания их работы наш патологоанатом организует транспортировку тела мистера Руффио в городской морг.
— Я обязан сообщить по инстанции.
— Милости прошу.
Достав латексные перчатки и свежий пластиковый пакетик из кармана собственной куртки, я подцепила и упаковала пуговицы. Позвонила криминалистам и обнаружила там парочку экспертов, готовых часть своего ночного дежурства провести в больнице. А потом позвонила Джейкоби — нечего спать!
В ожидании группы поддержки я приступила к собственному расследованию: направила недрогнувшей рукой свою моторную лодку сквозь девятые валы мятежного моря. Иными словами, тыкала удостоверением в лица медперсоналу, подгоняла с ответами, всячески раздражала и изводила врачей медсестер, санитарок, нянечек и бог знает кого еще, неумолимо задавая одни и те же вопросы: «Где вы находились, когда Энтони Руффио доставили в больницу?.. А где вы были, когда он умер?»
При каждом таком допросе я тщательно подмечала манеру держаться, жесты, тон голоса и прочие невербальные свидетельства, которые могли бы включить в моей голове лампочку под табличкой «Убийца!».
Результат? Полнейший нуль.
Глава 96
Той ночью дежурила доктор Мари Калхун. Тридцать с небольшим, проволочно-жесткие кудряшки черных волос, обгрызенные ногти — и энергия, чей уровень я лично определяю как маниакальный.
Мы стояли за мониторами сестринского поста (что-то вроде здешнего центра управления полетами); глядя куда-то мимо, доктор Калхун скороговоркой пыталась объяснить смерть Энтони Руффио:
— Мистер Руффио прилетел из Женевы с остановкой в Нью-Йорке. Полет длительный и утомительный, особенно для человека с загипсованной ногой. На борту у него развилась острая легочная недостаточность. Сразу после посадки больного доставили к нам, в отделение неотложной помощи.
— Это вы его оформляли?
— Да. Мы сделали снимок легких и обнаружили крупный обтурирующий эмбол. Кроме того, при УЗИ сломанной конечности был выявлен значительный тромб… Больному был введен разжижитель крови, антикоагулянт под названием гепарин. Затем его перевели в отделение интенсивной терапии, где подключили к аппарату искусственного дыхания. А потом мне сообщили, что у мистера Руффио хлынула кровь изо рта и ноздрей, появились признаки шока…
— Почему?
— В тот момент я еще не знала. Мы немедленно доставили его в операционную и там обнаружили массивное внутреннее кровоизлияние. Язва желудка. А из-за гепарина кровь оказалась сверхжидкой.
Здесь доктор помотала головой и, как бы акцентируя свои слова скорбным качанием завитушек волос, описала ход дальнейших событий. Возникало впечатление, что она искренне сожалеет об этой смерти.
— Билл Розен, хирург от Бога, как одержимый перевязывал основные сосуды, ведущие к язве. Мы дали больному целый комплекс трансфузионных средств, однако кровопотеря оказалась настолько интенсивной, что никак не удавалось поспевать. К тому же у него и так наблюдался острый респираторный дистресс-синдром… Словом, в операционной царило черт знает что.
— В смысле?
— Сначала он ушел от нас прямо на столе. Розен его вытащил, уж не знаю, каким чудом. Застабилизировали. Перевели в отделение интенсивной терапии, там он провел минут двадцать — и умер.
У меня возникло ужасное чувство дежа-вю. Кэйко Кастеллано тоже получила слишком большую дозу антикоагулянта, правда, другого типа: стрептокиназу.
— Простите мою безграмотность, доктор, но как часто при приеме гепарина появляется «супержидкая» кровь?
— Вы к чему, собственно, клоните?
— Есть ли вероятность, что Руффио получил слишком много гепарина?
— На этом свете все возможно… Впрочем, существует другая, куда более очевидная причина смерти, и именно ее я укажу в своем отчете, — повысив голос, заявила Калхун. — Мистера Руффио доставили с уровнем алкоголя ноль два шесть. Человек явно не терял времени на борту, прикладывался, будь здоров. Может, он вообще ногу сломал, потому что пьяным встал на лыжи.
— Извините, я чего-то в толк не возьму…
— Язвенные кровотечения далеко не редки среди алкоголиков, — пояснила Калхун. — Но при поступлении к нам Руффио ничего не сказал о проблемах с желудком. Может, стеснялся признаться, что он человек пьющий? И это, кстати, одна из причин, почему мы заполняем так много бумаг при оформлении больного.
— Другими словами, он сам виноват? Не надо было скрытничать?
— Вот именно. Удовлетворены теперь?
— Не вполне, — ответила я.
В этот миг в отделение въехала каталка с визжащим молодым человеком. Из огнестрельной дырки в ноге толчками била кровь. Я отреагировала немедленно, встав на пути Мари Калхун, пока та не убежала заниматься раненым.
— Находился ли доктор Гарза в отделении в момент доставки Руффио?
— Не знаю, не помню. Какая разница? У него спрашивайте.
— Спросим, не волнуйтесь. А что вам известно о пуговицах, найденных на глазах Руффио после кончины?
— О пуговицах? Какие пуговицы, что вы несете, лейтенант? Я вам уже говорила, что Энтони Руффио умер не от пуговиц. А от язвы!
Глава 97
Ранним, еще темным утром я сидела в своем обшарпанном «иксплорере», задумчиво вспоминая те долгие часы, которые провела с Джейкоби и криминалистами, обсуждая смерть Руффио.
Сейчас, впрочем, перед глазами не труп, а серебристые стрелки, которые дождь чертит в свете фар на бледно-розовом фоне предрассветного неба…
Тряхнув головой, я оторвалась от медитации и выкатила с парковки на Сосновую улицу.
Итак, действительно ли смерть Руффио объясняется несчастливым совпадением обстоятельств? Именно так, как преподнесла доктор Калхун? То есть это вовсе не врачебная ошибка?
Вспомнилось отчаяние Калхун, когда она сказала «супержидкая кровь». И эти слова, и выражение ее лица никак не выходили у меня из головы.
