В светлые минуты Валечка часто разговаривал со своим медвежонком и кормил его вареньем. Лицо его теплело, становилось заботливым. Но горе тому, кто позволил бы себе малейшую шутку или притворился бы, что хочет оторвать медвежонку глаз-пуговицу! Смотреть же, как Валечка работает ложкой, пачкая мех медвежонка вареньем, или гладит его по шерсти, было непросто. Сердце щемило. Не каждый мог это выразить, но каждый ощущал, как сквозь изуродованное и исковерканное пробивается живое и трепетное.
– А этот что он тут де… – начал Андрей.
Договорить он не успел, потому что Валечка вышагнул из подъезда, неторопливо раскручивая цепь моргенштерша. Пробитый многими шипами медвежонок больше походил на ежа.
– Засада! Гони назад!
Проснувшаяся Эля заплакала, напуганная криком Долбушина. В следующее мгновение тент желтого грузовичка лопнул сразу во многих местах, и по лобовому стеклу машины забарабанили арбалетные болты. Это были болты с узкими бронебойными наконечниками, выпущенные из мощнейших арбалетов, однако планировавшие нападение не могли знать, что у этой, запасной машины главы финансового форта, лобовое стекло было толще, чем у основной, попавшей недавно в аварию. Из десяти болтов стекло пробили три. Остальные оставили сколы.
Резкая боль обожгла Долбушину ребра. Он схватился за бок и понял, что болт прошел вскользь. Зажимая рану, он царапал спинку сиденья, пытаясь дотянуться до плеча Андрея.
– Гони! – шипел он. – Ты что, уснул? Гони!
Андрей не отвечал. Скалясь от боли, он левой рукой пытался включить заднюю передачу. Правая рука не работала: в груди рядом с плечом засел толстый арбалетный болт, прошедший между пластинами бронежилета и пригвоздивший Андрея к спинке сиденья.
Стальной шар моргенштерна пробил водительское стекло. Казалось, медвежонок заглядывает в салон. Схватив левой рукой маленький арбалет, Андрей вскинул его и выстрелил. Стрелять пришлось через дыру в стекле, оставленную шаром моргенштерна. Короткий, не длиннее карандаша, болт рассек Валечке бицепс. Берсерк остановился, рукой зажал рану, медленно облизал окровавленные пальцы и, взревев, стал работать моргенштерном с удвоенной яростью.
Все это заняло считаные секунды. Потом из подъезда хлынули еще берсерки. Приблизиться к автомобилю всем сразу им помешал случай: взбесившийся Валечка описывал моргенштерном такие круги, что сокрушил бы любого, кто оказался бы рядом. Обогнуть же машину мешали сугробы и припаркованный грузовичок. Все же один берсерк ухитрился прорваться. В горячности он прыгнул животом на сугроб и скатился с него там, куда не доставала цепь моргенштерна.
Берсерк был молодой, розовый, пухлый. По лобовому стеклу он колотил узким топориком-томагавком, покрывая его сетью трещин. Долбушин смотрел на него в мучительном замедлении от горящей болью раны. Рана что-то смещала в его сознании. Он замечал то, что прежде как-то ускользало от него. Теперь ему странно было, что парень с нестрашным, поросячьим, смешным лицом, наверняка имеющий мать, сестру, бабушку, любящий их и любимый ими, может так серьезно размахивать топором, пытаясь принести смерть. Мысль эта, впрочем, не задержалась надолго. Долбушин чувствовал, что где-то там, за повисшим лохмотьями тентом, спешно перезаряжаются арбалеты.
Убедившись, что с лобовым стеклом ему не справиться, молодой берсерк забежал сбоку, где бронирование было меньше. После второго удара томагавк пробил стекло и засел. Берсерк дергал топор, пытаясь его высвободить. Долбушин резко открыл дверцу и замахнулся на него зонтом. Берсерк взвизгнул и, сильно наклонившись вперед, так что глава форта увидел его круглую макушку и даже верх спины, бросился отбирать у Долбушина зонт. Глава форта без сопротивления позволил ему коснуться зонта. Молодой берсерк сжал пальцы, рванул, но уже спустя секунду сам выпустил зонт и, попятившись, тяжело лег спиной на кусты. Его хриплый крик эхом разнесся во дворах. Топор так и остался торчать в двери.
Андрею наконец удалось включить заднюю передачу, и теперь их машина спешно сдавала назад. Из-под разодранного тента им вслед полетели новые болты, однако залп вышел недружным. Внутрь салона попал один болт, да и тот вонзился в спинку сиденья в двух ладонях от Долбушина. Эля давно лежала на полу машины, без всяких церемоний прижатая твердыми коленями главы финансового форта.
Бегущие берсерки отстали. Лишь Валечка громадными прыжками несся за автомобилем. Отчаянно выбросил руку, замахнулся. Стальной шар моргенштерна ударил по капоту и глубоко засел, увязнув шипами. Валечка упал. Не выпуская рукояти, он долго тащился по асфальту. Наконец рукоять вырвало у него из пальцев. Окровавленный, с содранным лицом, Валечка размахивал руками и что-то вопил.
– Отдайте медвежо-онка! Нельзя терять! Мама будет ругать! – различил Долбушин.
Автомобиль швыряло. То и дело они задевали что-то. Путь им попытался преградить массивный джип, но Андрей, вывернув руль, ушел от столкновения. Их машина вильнула и, отбросив припаркованную маленькую легковушку, развернулась. Эти дворы Андрей знал хорошо, гораздо лучше берсерков и, потушив фары, долго петлял между домами.
Эля плакала. Долбушин полулежал в луже собственной крови, натекшей из обильно кровоточащей раны и, окуная в кровь палец, водил по стеклу машины. Он не понимал, что пишет: просто писал, чтобы не сойти с ума. Внезапно машина во что-то врезалась, со скрежетом приподнялась и остановилась с сильным перекосом. Колеса зачерпывали воздух.
– Днищем на плиту сели! Теперь не сдвинешь! – прохрипел Андрей.
Из пробитого арбалетным болтом радиатора со свистом вырывался пар. Долбушин уставился на стекло, не понимая, откуда взялись красные, с подтеками буквы. Потом вспомнил, что это писал он сам.
На стекле машины во всю ширину дверцы было написано:
«НЕНАВИСТЬ НЕ ОКУПАЕТСЯ».
Эля продолжала скулить. Долбушин велел ей заткнуться, но взял себя в руки и добавил: «Пожалуйста!»
Здоровой рукой Андрей дал себе сильную затрещину. Возбуждение, до того дававшее ему силы, схлынуло. От боли у него мутилось в глазах. Картинка уплывала.
– Тилль. Опять сунулся, – с трудом выговорил Андрей. Вытащить торчащий в груди болт он не пытался – слишком глубоко тот засел. – Уходите, Альберт Федорович! Возьмите девочку и бегите!
– А ты?..
– Уходите! Меня одного берсерки не тронут. Если и попытаются, им же хуже…
Дотянувшись до бардачка, он достал маленький двухзарядный арбалет и, положив его на колени, прикрыл тряпкой. Потом откинул голову на подголовник и закрыл глаза. Рана вздувалась кровавыми пузырями, окружавшими вонзившийся болт. Андрей хрипел.
Долбушин открыл дверцу и вывалился наружу. Он кусал себя за руку, чтобы не потерять сознание. Ощущал липкий пот на лице и ватную слабость в ногах. Ему досадно было, что из-за раны, которая не была смертельной, можно так сильно сдать. Элю он буксировал под локоть. Она сопротивлялась, бестолково, как курица, размахивала руками и повторяла: «Ляля! Там ляля!» Долбушин не сразу сообразил, что она забыла в машине куклу. Он торопливо обещал купить ей десять ляль, но после, когда все закочится. Лишь бы не артачилась и шла. В голосе у него была трусость: он знал – чуть что, Эля ляжет на асфальт и тогда все, тупик. Тащить ее на себе у него не оставалось сил.
