Да… Я хочу тебя…
— Что ж, давай избавимся вот от этого.
Он осторожно спускает мои трусики и снимает их совсем. Я не вижу, что он с ними делает, но чувствую себя беззащитной, когда он нежно целует каждую ягодицу.
— Бей, детка.
Я чуть не плачу — этого не должно было случиться. Я знаю, что промахнусь. Я подношу кий к белому шару, бью по нему и, к собственной досаде, промахиваюсь мимо черного. Жду удара — но его нет. Вместо этого Кристиан наклоняется надо мной, пригибает к столу, отбирает у меня кий и толкает его к борту. Я чувствую попкой его эрекцию.
— Ты промазала, — ласково говорит он мне на ухо. Моя щека прижата к сукну. — Положи ладони на стол.
Я делаю, как он говорит.
— Хорошо. Сейчас я отшлепаю тебя, и в следующий раз ты, возможно, не будешь так делать. — Он встает слева от меня. Теперь я чувствую его эрекцию бедром.
Я издаю стон; сердце выпрыгивает из груди. Дыхание учащается, по жилам проносится горячая, тяжелая волна возбуждения. Кристиан ласкает мне зад, другой рукой держится за волосы у меня на затылке, а локтем надавливает на спину, не давая мне выпрямиться. Я совершенно беспомощна.
— Раздвинь ноги, — говорит он; я колеблюсь. Тогда он сильно бьет меня — линейкой! Звук удара сильнее, чем боль, и это меня удивляет. Я ахаю, и он бьет меня опять. — Ноги, — приказывает он. Учащенно дыша, я раздвигаю ноги. Линейка бьет опять. Ой, больно! Но треск удара по коже страшнее, чем сам удар.
Я закрываю глаза и впитываю боль. Все не так страшно, а дыхание Кристиана делается все жестче. Он бьет меня еще и еще, слушая мои стоны. Я не знаю, сколько ударов я смогу выдержать, но я слышу его дыхание, чувствую его эрекцию, и это питает мои возбуждение и готовность продолжать. Я перехожу на темную сторону, в то место души, которое я еле знаю, но уже посещала прежде, в игровой комнате — под музыку Таллиса. Линейка бьет меня снова, я издаю громкий стон, и Кристиан стонет в ответ. Он бьет меня еще, и еще, и снова… на этот раз больнее — и я морщусь.
— Стоп. — Слово вырывается у меня прежде, чем я сознаю, что произнесла его.
Кристиан немедленно бросает линейку и отпускает меня.
— Хватит? — шепчет он.
— Да.
— Я хочу трахнуть тебя, — говорит он сдавленным голосом.
— Да, — мурлычу я, томясь от желания. Он расстегивает молнию, а я ложусь на стол, зная, что он будет грубым.
Я опять изумляюсь, как сумела выдержать то, что он делал со мной до этого момента, — и да, наслаждалась этим. Все это такое темное, но так связано с ним!
Он вкладывает внутрь меня два пальца и водит ими по кругу. Ощущение восхитительное, я таю от блаженства. Потом слышу знакомый шорох фольги, потом он встает позади меня, между моих ног, раздвигает их шире.
Он медленно входит, наполняет меня, стонет от удовольствия, и это радует мою душу. Он крепко держит меня за бедра, выходит из меня и резко, словно нанося удар, входит, доводя меня до крика. На мгновение затихает.
— Еще? — спрашивает он нежно.
— Да… Все хорошо. Освобождайся… возьми меня с собой, — задыхаясь, говорю я.
Он издает низкий, горловой стон, выходит и резко входит; он повторяет это снова и снова, намеренно — грубый, карающий, восхитительный ритм.
Господи боже мой! Внутри меня все начинает пульсировать. Он тоже чувствует это и ускоряет ритм, толкается в меня жестче, чаще — и я сдаюсь, взрываюсь вокруг него — опустошительный оргазм вынимает из меня всю душу, последние остатки энергии.
Я смутно сознаю, что Кристиан тоже кончает, выкрикивая мое имя; его пальцы впиваются мне в бедра; потом он затихает и никнет. Мы сползаем на пол, и он заключает меня в объятья.
— Спасибо, малышка, — шепчет он, покрывая мое лицо нежными, как пух, поцелуями.
Я открываю глаза и гляжу на него, а он еще крепче меня обнимает.
— Твоя щека красная от сукна, — бормочет он и нежно трет мое лицо. — Как тебе такое? — В его глазах настороженность.
— Потрясающе, Кристиан, — шепчу я. — Я люблю, когда грубо, люблю, и когда нежно. Я люблю все, что связано с тобой.
Он закрывает глаза и еще крепче обнимает меня.
Ой-ой, как я устала…
— Ты никогда не разочаровываешь, Ана. Ты красивая, яркая, умная, забавная, сексуальная, и я каждый день благодарю божественное провидение, что брать интервью пришла ко мне ты, а не Кэтрин Кавана. — Он целует мои волосы. Я улыбаюсь и одновременно зеваю, уткнувшись ему в грудь. — Я тебя замучил, — продолжает он. — Пойдем. Ванна и постель.
Мы сидим в ванне в пене до подбородка. Нас окутывает сладкий аромат жасмина. Кристиан поочередно массирует мне ноги. Мне так хорошо, что даже не верится, что так может быть.
— Можно попросить тебя о чем-то? — шепчу я.
— Конечно, Ана. Проси что угодно, сама знаешь.
Я набираю в грудь воздуха и сажусь, только чуточку морщусь.
— Завтра, когда я пойду на работу, пускай Сойер проводит меня только до входной двери офиса, а в конце дня заберет. Хорошо? Пожалуйста, Кристиан. Пожалуйста, — молю я.
Его руки замирают, а на лбу собираются морщины.
— А я думал, мы договорились, — ворчит он.
— Пожалуйста, — прошу я.
— Как же ланч?
— Я приготовлю что-нибудь и возьму с собой, так что мне не придется выходить. Ну пожалуйста.
Он целует мою ступню.
— Мне очень трудно отказать тебе, — бормочет он, словно считает, что это его упущение. — Ты не будешь выходить?
— Нет.
— Хорошо.
Я радостно улыбаюсь.
— Спасибо. — Встаю на колени, расплескивая воду, и целую его.
— Всегда рад вам услужить, мисс Стил. Как ваша попка?
— Болит. Но не очень. Вода успокаивает.
— Я рад, что ты попросила меня остановиться.
— Мой зад тоже рад.
Он ухмыляется.
Я устало вытягиваюсь в постели. Всего десять тридцать, но мне кажется, что уже три часа ночи. Это были самые утомительные выходные в моей жизни.
— Что, разве мисс Эктон не положила ночные рубашки? — спрашивает Кристиан с неодобрением, стоя возле кровати.
— Не знаю. Мне нравится спать в твоих футболках, — сонно бормочу я.
На его лице появляется нежность; он наклоняется и целует меня в лоб.
— Мне нужно работать. Но я не хочу оставлять тебя одну. Можно я возьму твой ноутбук, чтобы связаться с офисом? Я буду тебе мешать, если поработаю здесь?
— Нет… бери… — Я уплываю в сон.
Будильник оживает и будит меня сообщением о ситуации на дорогах. Рядом все еще спит Кристиан. Я тру глаза и смотрю на часы. Половина седьмого — еще очень рано.
