Так же как и граф де Пейрак, она знала, что от этой болезни могут спасти только свежие овощи и фрукты, но снег еще покрывал всю землю.
Глава 16
Пейрак знал о глубокой усталости жены, видел приметы этой усталости. Она стала сдержаннее, молчаливее, занималась только самыми неотложными делами, только тем, что нужно было, чтобы пережить день, поддержать собственное здоровье и здоровье других, тех, заботу о ком она взяла на себя. Он видел, что беспокойство за сына и дочь, за больных и просто ослабевших от болезней и недоедания, которые вот-вот могли свалиться, о нем самом, наконец, поглощало все ее мысли и забирало последние силы.
Когда вечером он ложился рядом с нею, ее беспомощность пробуждала в нем желание, и он знал, что она проявила бы покорность, если бы он домогался ее, но она была такая рассеянная, словно отсутствующая, что уже не владела собой. И еще он знал, что рассеянность эта естественна, свойственна женщинам, которых беспокоит любое нарушение гармонии и любая угроза удерживает в состоянии бдения. Поэтому, даже когда она спала, спала тяжелым сном изнеможенного человека, он догадывался, что она начеку.
Она улавливала все, что происходило вокруг нее: как свистела буря, как крепчал мороз. Едва она просыпалась, ее обступали заботы: провизия тает на глазах, Онорина с каждым днем становится все бледнее. Кантор вот уже три дня кашляет, госпожа Жонас худеет и грустнеет, охотники не возвращаются, словно они растворились, исчезли в пушистом и ледяном царстве заснеженного леса, а весна задержалась где-то в пути.
В ней чувствовалась какая-то отрешенность от всего, безучастность, но рядом с этой безучастностью жило и пристальное внимание ко всему. Пристальное внимание ко всему, что надо было защищать. Безучастность ко всему, что не служило их единственной цели — выжить. И он по размышлении восхитился инстинктивным смирением женского существа перед этим естественным и земным законом. В этой женщине, что отдыхала рядом с ним, бледная и усталая, одновременно рассеянная и обеспокоенная, апатичная и настороженная, он угадывал истинное недомогание земли, всей природы, которая истощила свои последние силы, чтобы пережить конец зимы, но которая и накапливала их, чтобы выдержать бурный натиск приближающейся весны. То была смерть перед возрождением. Умирали деревья, умирали животные, уставшие от изнурительной борьбы, умирали люди, у которых уже не оставалось ни горсточки маиса, умирали, всего нескольких дней не дожив до спасения. И хотя в лесах необузданные почки уже прокалывали застывшие ветки, все живое было при последнем издыхании…
Анжелика, сама того не подозревая, очень точно уловила смысл этого последнего этапа борьбы: нужно избежать напрасной траты сил. У ирокезов женщины решают, сколько провизии нужно заготовить на зиму, в какие края переселяться, если земля оскудеет, на кого идти войной, если от этого будет зависеть жизнь племени. Мужчины говорят: «Мы, мужчины, созданы для сегодняшнего дня, для действия. Мы ведем войну, но не предрешаем ее… Решают женщины…»
Жоффрей де Пейрак склонился над женой и, гладя ее мягкие волосы, шептал ей слова утешения. Они вместе прикинули, когда могут вернуться охотники со свежей дичью, мысленно — уже в который раз — переделили добычу, решив увеличить долю Кловиса, который чувствовал себя плохо. Обсудили, можно ли позволить старому Элуа Маколле разбить, как он собирается, в запрудах лед и половить бобров или что там есть еще… Он же может простудиться, заболеть — ведь, хотя он и закален, годы свое берут…
Часто Анжелика, взяв на колени Онорину, садилась около очага и смотрела на пляшущие языки пламени. Девочка, обычно такая подвижная, теперь искала покоя в тепле обнимавших ее материнских рук и крепко прижималась к груди, которая вскормила ее. Иногда Анжелика нашептывала ей сказку или мурлыкала песенку. Иногда подолгу молчала. Она больше не чувствовала себя виноватой, ни в чем не упрекала себя. Она сделала все, что могла, и теперь единственным спасением для нее было бездействие, вообще-то так несвойственное ее энергичной натуре. Но в этих условиях оно не было проявлением слабости духа, напротив, умение, когда того требуют обстоятельства, смириться так, чтобы не чувствовать из-за этого тревоги, не искать себе извинений, оправданий, и есть признак морального здоровья. Истинно гордый человек не поддается людским слабостям.
Ее желудок стал жадной, бездонной ямой, голова у нее гудела. От пресной пищи — у них уже давно не было соли — ее часто мутило. Ей хотелось подкормить детей, отдать им свою порцию, но она заставляла себя проглотить ее, зная, что это необходимо. И вместе с тем она отмечала, что, несмотря на страстное желание выдержать, выстоять, ей все-таки не хватает такой физической закалки, какой обладает граф де Пейрак. Вот его, казалось, ничто не может сокрушить, и его бодрость, его самообладание не были наигранными, показными.
Анжелика знала, что беспокойство еще больше подтачивает силы, и потому она, которой в жизни пришлось так много и жестоко бороться, бороться в изнуряющем одиночестве, когда борьба требовала больше нервных сил, чем отпущено женщине, на этот раз, в этом испытании, почувствовала себя женщиной и полностью положилась на мужчину.
А вот в Жоффрее де Пейраке произошла перемена, которой она тогда не заметила, но с волнением вспомнила и оценила много позже. Из господина он сделался слугой. Он беззаветно посвятил себя тем слабым, находящимся в опасности существам, которые доверились ему. Именно потому, что он знал, что требует от них слишком многого — выжить, он делал им больше поблажек. Он помогал госпоже Жонас подвешивать над очагом тяжелые котлы, носить воду, сам ухаживал за больными, чтобы хоть немного облегчить Анжелике эту работу. Он дружескими шутками пытался развеять дурное настроение Кантора, благожелательно положив руку на плечо, прекращал нелепые споры и ссоры, что неожиданно возникали по поводу и без повода, развлекал детей, показывая им в кузне и в лаборатории, где работа еле-еле двигалась, несложные магические опыты, которые приводили малышей в восторг. Обычно детей не допускали в мастерские, но теперь запрет был снят. Вместе с Леймоном Уайтом или Кантором он ходил проверять силки, и однажды Анжелика видела, как он, вернувшись, с непринужденной ловкостью сам ободрал принесенную ими ондатру. Он сумел найти нужные слова, чтобы успокоить Эльвиру, которую недоедание повергло в такую ипохондрию, что она вдруг начала сомневаться в своей новой любви и ее грызла совесть, что она поддалась этому чувству. Она очень беспокоилась за Малапрада и готова была поверить, что в наказание за то, что она так скоро утешилась после смерти своего первого мужа, Всевышний отберет у нее второго.
— Не думайте сейчас ни о чем, пока вы голодны, — сказал ей де Пейрак, — и не смешивайте большие и величественные мысли о Боге с миражами, порожденными обыкновенными желудочными коликами. Голод — плохой советчик. Он убивает уважение к самому себе, унижает. Он выплескивает наружу эгоистические силы, приводит к мерзкому одиночеству. Будьте сильной. Ваш муж вернется.
Чтобы хоть немного сохранить слабеющие с каждым днем силы, двигались мало, медленно, осторожно, словно заводные куклы. Как только заканчивали самые необходимые дела, де Пейрак советовал всем ложиться в постель и спать: «Кто спит, тот обедает», — это ведь старое присловье. А еще, случалось, он приносил горячие камни, чтобы те, кто забыл позаботиться о себе, положили бы их под одеяла. Ночью он вставал, чтобы присмотреть за очагом, подкинуть туда дров.
