— Если это так, — сказал он хриплым голосом, — если это так, тогда… мама… прости меня, прости! Я не знал…
Он бросился перед нею на колени и, закрыв лицо руками, громко разрыдался.
Она не ожидала этого и исступленно сжала его в своих объятиях. Она гладила его волосы и машинально повторяла:
— Успокойся! Это пустяки… Успокойся, малыш!
Как прежде, когда он был маленький. Она вспоминала, какие мягкие, нежные волосики были у него тогда, а сейчас они стали жесткие и очень густые.
— Успокойся, — повторяла она, — не надо плакать… Прошлое не должно больше заставлять нас страдать. Мы целы и невредимы. Кантор. Мы вместе, мы живы, мы все и были рождены для того, чтобы быть вместе, это судьба нас разлучила. Но теперь мы вместе, вот единственное, что важно для меня!.. Не надо плакать…
Он понемногу утих. Она успокаивала его, властной и нежной рукой отодвигая от него несчастье, угрызения совести, она повторяла ему, что только жизнь имеет значение, что для нее жить со своей семьей — истинный рай, и разве счастье вновь обрести сына, которого она столько лет считала мертвым и которого столько оплакивала, не вознаграждает ее с лихвой за некоторые трудные стороны характера ее Кантора? Он робко улыбался, еще не осмеливаясь поднять голову. А она прижимала его к своему сердцу, пронизанная чувством, что это ее сын, частичка ее самой, и что она еще долго и много будет полезна ему благодаря тому таинству родственных уз, которые связывают их и которые ничто не может заменить.
Кантор отстранился от матери, но, прежде чем подняться, посмотрел на нее. Он стал вдруг серьезным, и эта серьезность изменила его, сделала намного старше.
— Прости меня, — повторил он.
И ей показалось, будто он просит у нее прощения от имени всех мужчин. Она взяла в свои руки его юное лицо.
— Я прощаю тебя, — сказала она тихо, — я прощаю тебя.
Потом, когда он поднялся, она вдруг рассмеялась.
— Разве не смешно? Ты на полголовы выше меня.
И в тот момент, когда они стояли, еще потрясенные, стараясь прийти в себя, Анжелика услышала, как лесное эхо продолжает бесконечно повторять рыдания Кантора.
Это был какой-то непостижимый феномен. Она подумала сначала, что ей просто это чудится от волнения. Но тут же она отметила про себя, что эхо какое-то очень странное, просто удивительное. Вместо того чтобы удаляться и затихать, рыдания приближались. И тотчас к ним применились хнычущие голоса, стенания.
— Ты слышишь? — спросила она сына, который тоже вскинул голову.
Он утвердительно кивнул и с инстинктивным благоразумием быстро увлек ее под купу деревьев — укрыться. Кто-то разговаривает, кто-то рыдает в таком пустынном месте!..
— Тихо, Кантор!
Голоса приближались, и уже можно было различить шум шагов — несколько человек шли в высокой траве.
На берегу, у излучины реки, показался индеец. Он был высок ростом, с лицом цвета обожженной глины, обезображенным белыми и красными шрамами — следами войн, с блестящими волосами, украшенными кусочками меха, перьями и иглами дикобраза. В руках он держал мушкет. Мокрое одеяло словно давило ему на плечи. Ведь еще утром лил дождь, а этот индеец явно пришел издалека. Должно быть, он не останавливался даже во время ливня. Он шагал медленным, размеренным шагом, опустив голову, и выглядел усталым. Он держал путь вдоль берега.
Индеец уже приближался к тому пригорку с купой деревьев, за которыми спрятались Анжелика и Кантор, и они, зная, какое тонкое обоняние у индейцев, боялись, как бы он не обнаружил их.
Но на лужайке появилась еще группа людей. Второй индеец, потом, опираясь на него, белая женщина в лохмотьях, с растрепанными волосами и перепачканным грязью лицом. Другая женщина брела следом. На руках у нее был ребенок лет двух. Это его плач слышали Анжелика и Кантор. Мать ребенка, совсем обессилевшая, двигалась, словно сомнамбула. Затем они увидели еще двух индейцев, один из них нес мальчика лет пяти-шести, другой — девочку чуть постарше, которая то ли спала, то ли была в беспамятстве. За ними плелся белый мужчина, поддерживая другого белого, оба в отрепьях, в разорванных рубашках, с лицами и руками, располосованными царапинами, потом — мальчик лет двенадцати, одуревший от усталости, нагруженный, словно осел, всевозможными тюками и различной домашней утварью, вплоть до венчавшего тюки медного кувшина. И наконец последним торжественно шествовал важный индеец, который размахивал томагавком, как бы подгоняя всю группу.
Странный, вызывающий сострадание кортеж прошел мимо Анжелики и Кантора, но никто их не заметил. Индейцы и сами выглядели очень утомленными.
Вдруг молодая женщина, что несла ребенка, упала на колени. Индеец с мушкетом подошел к ней и с размаху ударил ее между лопаток. Ребенок пронзительно закричал. Рассвирепев, индеец схватил малютку за ножку и, раскачав его на вытянутой руке, бросил в реку.
Анжелика крикнула:
— Кантор, скорее!
Юноша вскочил, в два прыжка пересек полянку и оказался перед ошеломленными путниками. Анжелика вышла из укрытия. В руке она держала пистолет. Она знала, что с абенаками или ирокезами малейший инцидент легко может обернуться резней. Но в то же время с ними можно и отлично договориться. Это дело случая и искусства дипломатии.
— Я приветствую тебя, — сказала она, обращаясь к важному индейцу. — Уж не ты ли великий вождь Скахо из племени эчеминов?
Она узнала, к какому племени принадлежит индеец, по его ожерелью из зубов медведя и ярко-красным иглам дикобраза, которые украшали его волосы. Он ответил:
— Нет, но я его родственник Квандеквиба.
«Благодарение Богу!» — подумала Анжелика.
Кантор тем временем уже выходил из воды, и с него ручьем текло; ребенка он нес на руках. Малыш задыхался, срыгивал, но был жив. Ужас застыл в его голубых глазках и заставил его онеметь.
Мать боязливо схватила его и прижала к груди. Оба они стучали зубами и дрожали, но, обуянные животным страхом, молчали.
— Они англичане, — сказал Кантор. — Абенаки, должно быть, захватили их в плен где-то на юге.
Индейцы, придя в себя после такого неожиданного вмешательства, торопливо сгрудились вокруг пленников. Настороженные, они ожидали, что скажет их вождь, чтобы решить, как отнестить к этой встрече. То, что белая женщина, которая вдруг появилась из леса, знала их язык, настроило их благожелательно.
— Ты, женщина, умеешь говорить на нашем языке? — спросил вождь, словно не поверив своим ушам.
— Я пытаюсь! Но разве женщина не может говорить на языке Настоящих Людей?..
Так любили называть себя индейцы из племени абенаков: Дети Зари или Настоящие Люди. Единственные, разумеется. Остальные, все остальные, включая алгонкинов и ирокезов, всего лишь безродные собаки. Вождь, похоже, оценил то, что Анжелика понимает эту тонкость, а также то, что она сознает, какая честь говорить на этом языке. Его гнев вроде бы утих.
