— Мы с ним поспорили, — ответил Тевзадзе, — а я человек
горячий, вспыльчивый. Пистолет лежал на столе. Я схватил его, мы начали
бороться. Первый выстрел попал в стену. Потом я выстрелил в него. Следователь
говорил, что это не умышленное убийство, а убийство в состоянии аффекта.
Обещал, что отразит это в своем обвинительном заключении.
— Вам это не поможет, — возразил Славин, — вас могут даже по
этой статье приговорить к двадцати или двадцати пяти годам. Вы не выйдете живым
из тюрьмы. Ведь у вас будет уже третья судимость. Хотя он дает вам совсем
другую статью. Убийство с отягчающими вину обстоятельствами. Но предположим
даже, что суд решит переквалифицировать обвинение по другой статье.
Предположим, что вам поверят и дадут другую статью. Все равно это будет
судимость за убийство в состоянии аффекта. Полковника милиции. Вам могут дать
пожизненное заключение. Как вы этого не понимаете?
— Меня это уже не касается, — твердо ответил Тевзадзе, — я
совершил убийство и буду за это отвечать.
— Вы выхватили оружие из рук Проталина? — уточнил Дронго. —
Неужели вы считаете, что никто не проверит ваши показания? Проталин был
мастером спорта по самбо. Занимался дзюдо. А вы каким видом спорта занимались?
И вы смогли выхватить у него оружие и даже застрелить его?
— Случайно, — ответил Тевзадзе, — иногда такое бывает. Везет
слабым.
— Когда вы успели с ним поругаться? — не унимался Дронго. —
Ведь соседки говорят, что выстрелы раздались почти сразу, как только вы вошли в
дом. И вы успели за это время с ним поругаться, подраться и даже дважды в него
выстрелить?
— Успел, — с каким-то внутренним ожесточением произнес
Тевзадзе, — я все успел. Они слышали два выстрела, и я их слышал. А потом
приехали сотрудники милиции, которые проверили весь дом. Но никого не нашли.
Значит, я убийца, и все правильно.
Дронго переглянулся со Славиным.
— Предположим, что вы в него стреляли, — согласился Дронго,
— но вам не кажется странным, что такой опытный человек мог убить полковника
милиции из-за непонятной ссоры? Должны быть конкретные мотивы, более
убедительные причины. Если даже вы поспорили. Из-за чего? Почему?
— Этого я вам не скажу.
— Вы были завербованы и работали как осведомитель? — спросил
Дронго. — Ведь на вашем комбинате работают несколько бывших осужденных, уже
отбывших свой срок. И наверняка в уголовном розыске интересовались их
настроениями и взглядами.
— Вот что вас интересует, — Тевзадзе тяжело вздохнул. — На
суде никто даже не вспомнит, что я работал на уголовный розыск. О таких вещах
не разрешено говорить. Вы же сами все прекрасно понимаете. Но в камере, куда
меня перевели, все каким-то «неведомым» мне образом узнали, что я был
осведомителем милиции. «Стукачом», если говорить на блатном жаргоне. Меня
отделали так, что сломали два ребра, отбили почки. Я еще две недели мочился
кровью. Правда, спасибо уголовникам. Они оказались понимающими ребятами. Избить
до полусмерти избили, но не стали насиловать. «Опустить» по-блатному. Иначе я
стал бы просто отверженным, и моя жизнь в колонии превратилась бы в ад. Но
сказался мой тюремный опыт. Они выяснили, что в колониях я вел себя достаточно
нормально.
— Не ждите от меня поздравлений, — мрачно сказал Дронго, —
значит, вы настаиваете, что застрелили полковника?
— Да, — ответил Тевзадзе, — настаиваю.
— И сделали это, даже зная, что ваша дочь подала заявление в
загс? — спросил Дронго.
У Тевзадзе дрогнуло лицо. Словно упала маска, которую он
упрямо носил. Он отвернулся.
— Не смейте, — глухо произнес он, — не смейте вспоминать о
моей дочери. Она здесь ни при чем.
— Вы же умный человек, Вано Ревазович, — продолжал давить
Дронго, — скажите мне: вы бы сами поверили, что человек, у которого
единственная дочь собирается выйти замуж, совершает убийство за несколько
недель до ее свадьбы? Особенно учитывая ее положение, ведь она выйдет замуж без
отца и матери, фактически круглой сиротой.
— Хватит, — попросил Тевзадзе, — не нужно ничего говорить.
— Нужно, — зло заявил Дронго, — я приехал сюда не для того,
чтобы выслушивать ваши дурацкие признания в убийстве. Даже если бы я был
идиотом, то и тогда бы не поверил, что такой субтильный человек, как вы, смог
одолеть полковника милиции и мастера спорта по самбо. Я уже не говорю про
выдумку насчет пистолета, лежавшего на столе. Полковник милиции, прошедший
Чечню и служивший столько лет в уголовном розыске, достает свое табельное
оружие и кладет его на стол, ожидая своего осведомителя. Нужно совсем ничего не
понимать в психологии людей, чтобы поверить в такого кретина-полковника. Не
смейте меня перебивать, я еще не все сказал, — повысил он голос, увидев
характерное движение заключенного, попытавшегося возразить.
Даже Славин с изумлением смотрел на сидевшего рядом Дронго,
не понимая, что с ним происходит.
— Вас заставили дать такие показания, заставили признаться в
убийстве полковника Проталина, — убежденно продолжал Дронго, — просто потому,
что следователь и сотрудники милиции не захотели искать настоящего убийцу. Или
не смогли его найти. А вы согласились после того, как вас припугнули, или
«утрамбовали», говоря этим дурацким блатным жаргоном, который я терпеть не
могу. И поэтому вы сидите передо мной со следами побоев на лице и равнодушно
твердите, что вы его убили. Даже не пытаясь понять, каким монстром вы
выглядите. Отцом, который до такой степени не думает о своей дочери, что готов
испортить ее самый радостный день в жизни, превращая ее дальнейшую жизнь в
большой кошмар.
— Не нужно, — попросил Тевзадзе, схватившись руками за лицо,
— не нужно ничего говорить. Я больше так не могу. Не могу. — Он заплакал. Как
иногда могут плакать мужчины, которым бывает очень больно.
Славин укоризненно покачал головой.
— Как вы так можете? — тихо прошептал он. — Нельзя так
разговаривать с заключенным. Он может сегодня повеситься, и вы будете виноваты
в его самоубийстве.
— Нет, — возразил Дронго, — он ничего не сделает. Он будет
думать о своей дочери, и это придаст ему сил.
— Что вы от меня хотите? — убрал руки Тевзадзе. — Что вам
еще нужно? Кто вы такой? Зачем вы пришли? Я ведь признался в убийстве. Пришли,
чтобы поиздеваться надо мной, добить меня окончательно. Вам мало моего
признания, хотите, чтобы я удавился в камере?
— Не хочу, — ответил Дронго, — это будет как раз проявлением
ненужной слабости. И вы должны думать о своей дочери. Представляете, как ей
будет тяжело, если она останется и без матери, и без отца?
— Она и так осталась без матери, — тяжело ответил Тевзадзе, —
а сейчас останется и без отца. Господин адвокат прав. Живым отсюда я все равно
не выйду. Что вам еще нужно?
— Хочу узнать правду. И не устраивайте истерик, — жестко
заявил Дронго, — я не сентиментальная барышня, чтобы плакать вместе с вами.
Либо вы мне верите и помогаете найти настоящего убийцу, либо вы идете в суд и
получаете свой пожизненный срок как рецидивист, имеющий третью судимость. И
даже если вы получите двадцать лет, то все равно отсюда не выйдете. И вы это
прекрасно понимаете. Давайте сразу решать. Либо вы помогаете мне, а я помогаю
вам. Либо я уезжаю отсюда прямо сейчас, и мы больше никогда не увидимся. Но
только в тот момент, когда вы захотите принять решение, вспомните о вашей
дочери. И подумайте, как тяжело ей будет всю оставшуюся жизнь считать отца
убийцей. У вас могут быть внуки, и они тоже будут жить с этим клеймом
отверженных… И никто не сможет рассказать им, что вы не были виноваты…
