— Что ты видел, рядовой? — спрашивает он тихо и ласково. Он умеет так разговаривать, когда захочет, — знаю на собственном опыте. — Расскажи, что случилось.
Рядовой отрывисто дышит и дико таращит глаза, а на его Шум просто невозможно смотреть: в нем спэклы, нападающие со всех сторон, и умирающие люди, но громче всего — ужас от того, что у него нет ноги и не будет уже никогда никогда никогда…
— Успокойся, — говорит мэр.
Я слышу тихий гул. Он просачивается в Шум солдата, пытается его утихомирить, сосредоточить на нужных воспоминаниях.
— Они все шли и шли, — говорит рядовой, со свистом втягивая воздух. По крайней мере, он обрел дар речи. — Мы стреляли, а они падали, но потом сразу появлялись новые.
— Но ведь они не могли явиться без предупреждения, рядовой, — говорит мэр. — Вы должны были что- то услышать.
— Со всех сторон, — выдыхает солдат, корчась от какой-то новой невидимой боли.
— Что? — переспрашивает мэр с прежним спокойствием, но его гул становится громче. — Что ты имеешь в виду?
— Со всех сторон, — повторяет рядовой, хватаясь за горло. Ему не хватает воздуха, и он говорит бутто бы против воли. Может, так и есть. — Они шли. Со всех сторон. Очень быстро. Бежали на нас. Во весь опор. И стреляли из палок. Моя нога. Моя НОГА!
— Рядовой, — повторяет мэр, и гул усиливается…
— Они шли и шли! Без конца!
На этом Шум солдата стремительно тает и исчезает без следа, он умирает прямо на наших глазах.
(Я — круг…)
Мэр встает, на лице — досада. Он бросает последний взгляд на место происшествия, на трупы, на атаки, которые ему не под силу отразить. А вокруг стоят и ждут новых приказов люди, которым с каждым днем становится все страшнее, потомушто ни в одной битве они не могут одержать победы.
— За мной, Тодд! — внезапно рявкает мэр и быстрым шагом направляется к лошадям. А я бегу следом, не успев даже подумать, что вапщето он не имеет никакого права мне приказывать.
[Виола]
— У тебя точно ничего нет? — спрашивает Тодд по комму.
Он скачет на Ангаррад следом за мэром, уезжая с места последней атаки спэклов на фермерский дом за городом — восьмой атаки подряд. Даже на маленьком экране видно, какое встревоженное и усталое у него лицо.
— Их сложно выследить, — отвечаю я, снова валяясь в палате на корабле. Температура теперь поднимается так регулярно, что я не успеваю даже навестить Тодда. — Иногда нам удается заметить какое-то движение, но это ничего не дает. Проследить за ними невозможно. И потом, — добавляю я потише, — Симоне и Брэдли приходится держать зонды поближе к вершине холма. Народ требует.
Это действительно так. На холме теперь живет столько людей, что и шагу ступить негде. Лагерь самодельных палаток — их сооружают из любых подручных материалов, от одеял до мусорных мешков, — тянется до самой дороги, что идет вдоль пустого русла реки. Многого начинает не хватать. Рядом с нами обнаружилось несколько ручьев, и Уилф дважды в день привозит в лагерь большие бочки с водой, так что эта беда нас обошла, чего не скажешь о городе (Тодд говорит, вода у них на исходе). А вот еды больше не становится. Запасы «Ответа» были рассчитаны на двести человек, а здесь — полторы тысячи ртов. Ли и Магнус без конца водят в лес охотничьи отряды, но это ничто по сравнению с запасами провизии Нью-Прентисстауна, где есть свой продуктовый склад, надежно охраняемый солдатами.
У них есть еда, но мало воды.
У нас есть вода, но мало еды.
Однако ни мэр, ни госпожа Койл даже не думают оставлять насиженные места, где они чувствуют свое явное преимущество.
Что еще хуже, в таком тесном сообществе слухи разлетаются быстрее ветра: как только спэклы начали нападать на город, люди в нашем лагере тотчас решили, что следующий удар враг нанесет по нам, что они уже смыкают кольцо вокруг холма и вот-вот всех перебьют.
Разумеется, ничего такого не происходит, но горожане продолжают доставать нас расспросами о том, что мы делаем для обеспечения их безопасности, ведь это наш первоочередной долг.
Люди теперь сидят полукругом рядом с трапом разведчика — молча наблюдают за нашими действиями и передают все дальше по холму.
Иван обычно сидит впереди. Он даже придумал Брэдли кличку — Гуманист.
Но в это слово он вкладывает какой-то свой, дурной смысл.
— Понимаю тебя, — говорит Тодд. — Здесь тоже все на пределе.
— Я тебя вызову, если что-нибудь изменится.
— И я.
— Есть новости? — спрашивает госпожа Койл. Она входит в палату ровно в ту секунду, когда я нажимаю отбой.
— Вас не учили, что подслушивать чужие разговоры невежливо?
— На нашей планете нет ничего личного. В этом и вся беда. — Она окидывает меня внимательным взглядом: — Как рука?
Рука болит. Антибиотики перестали действовать, и в обе стороны от обруча снова поползли красные полоски. Госпожа Лоусон наложила мне новую повязку с несколькими лекарственными мазями, но даже слепой бы увидел, как она встревожена.
— Вам-то что, — бурчу я. — Госпожа Лоусон знает свое дело.
Госпожа Койл опускает глаза:
— Знаешь, а у меня ведь большой опыт лечения инфекций с помощью…
— Уверена, госпожа Лоусон делает все необходимое, — перебиваю я. — Что вы хотели?
Она испускает протяжный вздох, словно я ее огорчила.
Да, вот что еще происходило все эти восемь дней. Госпожа Койл наотрез отказывалась делать что-либо против собственной воли. Она трудится не покладая рук: распределяет продукты, лечит женщин, проводит ужасно много времени с Симоной — и не может улучить ни минутки для разговора о заключении мира. Если же мне удается загнать ее в угол — в те редкие минуты, когда я не прикована к этой дурацкой койке, — она отвечает, что ждет подходящего момента, что спэклы должны сделать свой ход. а мэр — свой, и вот тогда-то на сцену выйдем мы с предложением мира.
Интересно, почему я ей не верю?
— Я хочу с тобой поговорить, дитя. — Госпожа Койл смотрит мне прямо в глаза. Уж не ждет ли она, что я отведу взгляд? Если так, ее ждет разочарование.
— Я тоже.
— Прекрасно. Тогда я начну.
И в следующий миг она произносит нечто такое, чего я никак не могла от нее ожидать. Только не в этой жизни.
[Тодд]
— Пожары, сэр, — говорит мистер О’Хара, как только я нажимаю отбой на комме.
— Я не слепой, капитан, — отвечает мэр. — Но спасибо, что в очередной раз указали на очевидное.
Мы остановились на дороге, по которой скакали обратно в город с кровавой бойни, потомушто на горизонте впереди полыхают огни. Горят заброшенные фермерские дома на северном склоне долины.
