— Глупые, мелкие душонки… — бормочу я.
— Ты извини. Виола, — говорит Ли, — но я с ними в чем-то согласен.
— Ли…
— Президент Прентисс убил мою мать и сестру, — продолжает он. — Я готов на все. чтобы остановить его и спэклов.
— Тогда ты ничем не лучше госпожи Койл. А она ведь пыталась тебя убить!
— Я только говорю, что мы могли бы показать свою силу, раз у нас есть оружие…
— И развязать многолетнюю кровопролитную войну!
Он тоже ухмыляется — ох, как мне осточертели эти ухмылки!
— Говоришь прямо как Брэдли. Он тут единственный такие речи толкает.
— Ну да, а тысячная толпа голодных и напуганных людей способна предложить рациональное…
Тут я умолкаю: меня останавливает пристальный взгляд Ли. На меня, на мой нос. Я это знаю, потому что вижу в его Шуме рассвирепевшую себя с наморщенным носом — видимо, я всегда так делаю, когда злюсь, — и его чувства к этой морщинке на носу…
Потом на секунду в его Шуме вспыхивает другая картинка: мы крепко обнимаемся, причем на нас обоих нет одежды, и я вижу светлые волосы на его груди, которые никогда в жизни не видела — мягкие, пушистые, спускающиеся к самому пупку и ниже…
— Черт, — выдыхает он и отшатывается.
— Ли…
Но он уже отвернулся и быстро шагает прочь, Шум залит желтым стыдом.
— Мне надо на охоту! — на ходу выпаливает он.
И припускает еще быстрей.
А я снова отправляюсь на поиски госпожи Койл — и горю так, словно покраснела с головы до пят.
[Тодд]
Жеребенок? — всю дорогу канючит Ангаррад и бежит даже быстрее, чем я прошу. Жеребенок?
— Мы почти дома, милая, — говорю я.
В лагерь мы въезжаем вместе с мэром: того прямо распирает от гордости за свой дар внушения. Он соскальзывает с лошади и отдает поводья Джеймсу. Я тоже подъезжаю к нему и спрыгиваю на землю.
— Принеси ей овса, — быстро говорю я. — И воды немного.
— Я ее севодня уже кормил, — отвечает Джеймс. Я тем временем веду Ангаррад к своей палатке. — А воду теперь строго экономят, такшто…
— Нет. — Я торопливо расстегиваю пряжки седла. — Ты не понял. Ей надо попить. Мы только что…
— Опять она тобой командует? — спрашивает Джеймс.
Я резко оборачиваюсь, вытаращив глаза. Он радушно улыбается, понятия не имея, какой ужас мы только что пережили, и думает, бутто я потакаю своей лошади и не умею за ней ухаживать, но ведь ей нужна моя забота…
— Она красавица, — говорит Джеймс, распутывая колтун на гриве. — Но хозяин здесь ты.
Он вспоминает свою ферму и лошадей, которых они с отцом держали, — трех буланых кобыл с белыми носами. Потом их забрала армия, и больше он их не видел: наверно, погибли в бою…
От этой его мысли Шум Ангаррад тотчас вскидывается: Жеребенок? — с тревогой спрашивает она.
Я злюсь пуще прежнего…
— Нет, — говорю я Джеймсу. — Принеси ей воды, сейчас же.
Даже не успев понять, что делаю, я начинаю пристально смотреть ему в глаза, давить на его Шум своим, хватая его…
Хватая его душу…
Я — круг, круг — это я…
— Ты чего, Тодд? — спрашивает он, размахивая рукой перед своим лицом, точно отпугивая муху.
— Воды, — говорю я. — Живо.
Едва ощутимый гул змеится в воздухе…
А я покрываюсь испариной, хотя на улице холодно…
И Джеймс тоже…
Он потеет и теряется…
Хмурит лоб…
— Тодд?
Голос у него такой грустный — бутто я предал его, бутто залез ему в душу и напачкал там, — такшто я почти перестаю, почти теряю хватку, почти отпускаю его…
Но только почти.
— Сейчас напою ее вдоволь, — ошалело выдавливает Джеймс. — Сбегаю за водой и напою.
И он убегает прочь, к цистерне.
Секунду я пытаюсь отдышаться.
У меня получилось!
Снова!
Ох, как это было приятно…
Я чувствовал себя таким… всемогущим…
— Господи помоги, — шепчу я. И меня пробивает такая дрожь, что приходится сесть.
[Виола]
Госпожу Койл я нахожу в окружении женщин, рядом с палатками лазарета. Она стоит ко мне спиной.
— Эй! — кричу я. решительно топая к ним. После того, что случилось с Ли, голос у меня чересчур громкий, но сама я едва держусь на ногах и боюсь, что вот-вот упаду ничком в грязь.
Госпожа Койл оборачивается. Рядом с ней стоят три женщины. Госпожа Надари и госпожа Брэтит — после прибытия «Ответа» на холм они не удостоили меня ни словом, — но на них я даже не смотрю.
Я смотрю на Симону.
— Тебе нельзя вставать с постели, — говорит госпожа Койл.
Я перевожу на нее злобный взгляд:
— Кто так делает?! Сначала спросили, готова ли я, а потом развернулись и ушли!
Госпожа Койл обводит взглядом остальных, включая Симону — та кивает.
— Что ж, дитя, раз ты действительно хочешь знать…
Я все еще тяжело дышу и по ее тону понимаю, что новость мне совсем не понравится. Она тянется ко мне, словно просит разрешения взять меня за руку, — я отшатываюсь, но покорно иду за ней к палаткам лазарета. Остальные целительницы шагают следом, как личная охрана.
— У нас есть теория, — говорит госпожа Койл.
— У нас?
— С каждым днем она приобретает все больше веса и смысла. Боюсь, она подтверждается.
— Вы не могли бы перейти к делу? — раздраженно спрашиваю я. — День был тяжелый, я плохо себя чувствую.
Кивок.
— Как скажешь, дитя. — Она останавливается и поворачивается ко мне лицом. — Мы начинаем приходить к выводу, что от этой инфекции нет лекарства.
Я машинально кладу руку на обруч:
— Что?
— Железные ленты в ходу уже несколько десятилетий. Мы всегда клеймили ими скот, еще до перелета сюда. И разумеется, были случаи, когда по чьей-то жестокости или глупости ими клеймили людей. Но нам не удалось найти ни единого случая — даже в обширной базе данных на вашем корабле, — чтобы у кого-то после клеймления развилась такая инфекция.
— Но как же…
Я умолкаю. До меня доходит.
— Думаете, мэр обработал ленты чем-то еще?
— Для него это был бы прекрасный способ причинить вред сразу всем женщинам Нового света — никто бы даже не сообразил, в чем дело.
