Я открываю рот, чтобы заорать, но мэр делает это первым:
— Что вы тут устроили?!
Я потрясенно умолкаю.
Все вокруг тоже.
— Мы решили задать им несколько вопросов, сэр, — отвечает мистер О’Хара, вытирая окровавленные руки. — И многое успели узнать. — Он показывает на переломанного спэкла. — Пока вот этот, увы, не скончался от полученных травм…
В воздухе проносится знакомый свист, которого я давно уже не слышал, — оплеуха, Шумная пуля, — и мистер О’Хара, дернув головой и корчась в судорогах, падает на пол.
— Мы тут за мир боремся! — орет мэр на остальных солдат, потрясенно и испуганно глазеющих на него. — Разве я разрешал пытать пленников?!
Мистер Тейт откашливается.
— Этот оказался покрепче, — говорит он, показывая на второго, еще живого. — Чрезвычайно выносливая
особь.
— Считайте, вам повезло, капитан, — с прежней яростью в голосе отвечает мэр.
— Пойду впущу целительниц, — говорю я. — Они его подлечат.
— Нет, — отрезает мэр. — Мы его отпускаем.
— Что?
— Что?! — переспрашивает мистер Тейт.
Мэр обходит пленника со спины:
— Мы хотели схватить спэкла и отправить домой с предложением мира. — Он достает нож. — Так и поступим.
— Господин Президент…
— Откройте заднюю дверь, — приказывает мэр.
Мистер Тейт весь подбирается:
— Простите? Заднюю?
— И поскорее, капитан.
Мистер Тейт распахивает заднюю дверь — ту, что ведет в переулок за площадью.
Подальше от целительниц.
— Эй! — вмешиваюсь я. — Так нельзя! Вы обещали…
— Верно, и я сдерживаю обещание, Тодд. — Он нагибается к самому уху спэкла и шепчет: — Полагаю, твой голос понимает наш язык?
Голос? — думаю я.
Однако между мэром и спэклом уже вовсю носятся туда-сюда какие-то образы: темные, мутные и такие быстрые, что никто не может их уловить.
— Что вы ему говорите? — вопрошаю я, выступая вперед. — Как это понимать?
Мэр поднимает глаза на меня:
— Я рассказываю, как горячо мы все хотим мира, Тодд. — Он склоняет голову набок. — Или ты мне не доверяешь?
Я сглатываю слюну.
И еще раз.
Я знаю, что мэр действительно хочет мира, иначе ему не заслужить уважения переселенцев.
Я знаю, что он стал гораздо лучше, после того как я спас ему жизнь.
И еще я знаю, что исправит его только могила.
(да ведь?)
Но он ведет себя так, бутто и впрямь хочет исправиться…
— Ты можешь сказать ему все, что сочтешь нужным, — предлагает мэр.
Не сводя с меня глаз, он резко проводит ножом за спиной у спэкла. Тот изумленно дергается вперед: его руки свободны. Он осматривается по сторонам, гадая, что будет дальше, и останавливает взгляд на мне…
В этот миг я пытаюсь придать своему Шуму тяжесть и вес. Это больно, как бутто напрягаешь мышцу, которая давнымдавно не работала, но я силюсь внушить ему, чего мы хотим на самом деле: что бы там ни говорил мэр, мы с Виолой хотим мира, мы хотим, чтобы война кончилась…
Спэкл осаживает меня громким шипением.
Я вижу себя в его Шуме…
И слышу…
Он меня узнал?!
Я слышу слова…
Слова на моем языке…
Я слышу…
Нож.
— Нож? — переспрашиваю я.
Но спэкл только шипит и бросается к двери — во весь дух…
Он бежит прочь, неся своему народу бог знает какое послание.
[Виола]
— Вот наглец, — цедит госпожа Койл сквозь стиснутые зубы. — И солдаты вокруг него вьются, точно собачонки! Прямо как в худшие дни его правления.
— Обидно, что мне так и не дали поговорить со спэклами, — говорит Симона, примчавшаяся в лагерь на телеге вместе с остальными целительницами. — Я бы сказала, объяснила бы им. что не все люди одинаковые.
— Тодд говорит, ему удалось донести до выжившего спэкла, чего мы хотим на самом деле, — задыхаясь от кашля, выдавливаю я. — Будем надеяться, они нас услышат.
— Даже если услышат, все почести потом достанутся Прентиссу, — замечает госпожа Койл.
— Да какая разница, кому достанутся почести? — вопрошает Брэдли.
— Разве никакой? Вы правда хотите, чтобы этому негодяю доверили власть над новым поселением?
— Как будто мы имеем право отстранять кого-либо от командования! Думаете, мы прилетим сюда и просто навяжем людям свою волю?
— А почему нет? — спрашивает Ли. — Он ведь убийца. Он убил мою сестру и мать.
Брэдли хочет ответить, но его опережает Симона:
— Мне кажется, они правы.
Грохочущий Шум Брэдли потрясенно затихает.
— Если его поступки угрожают жизни людей…
— Мы прилетели сюда, — перебивает ее Брэдли, — чтобы обеспечить необходимые условия для жизни пяти тысяч человек, которые не должны проснуться посреди войны. Они этого не заслужили!
Госпожа Койл только громко вздыхает, как будто ей это неинтересно.
— Давайте скорее пойдем к людям и объясним, почему нам не удалось поговорить со спэклами. — Она направляется к выходу из палаты. — Пусть этот деревенщина Иван только попробует что-нибудь вякнуть, — я влеплю ему пощечину.
Брэдли косится на Симону. В его Шуме сплошные вопросы, возражения и желание объясниться с нею, желание дотронуться…
— Прекрати, пожалуйста, — обрывает его Симона, пряча взгляд.
— Извини. — Брэдли пятится и. ничего больше не говоря, выходит из палаты.
— Симона… — начинаю я.
— Прости, я никак не могу привыкнуть. Я знаю, что должна, что рано или поздно мне придется, но пока…
— Это ведь даже хорошо, — говорю я, вспоминая Тодда. — Такая близость.
(но я больше его не слышу…)
(и никакой близости между нами нет…)
Я снова кашляю, выплевывая из легких мерзкую зеленую слизь.
— У тебя очень усталый вид. Виола, — говорит Симона. — Если хочешь, прими мягкое снотворное.
Я киваю. Она подходит к шкафчику, достает оттуда небольшую пластинку снотворного и кладет ее мне под язык.
— Дай ему шанс, — говорю я. когда лекарство начинает действовать. — Он хороший человек.
— Знаю.
Мои веки начинают тяжелеть.
