Мистер О’Хара тоже встает. Он тяжело отдувается и стискивает кулаки:
— Мы теперь не слышим, что происходит! А все потомушто нечего посылать девчонок на…
— Молчать! — обрываю его я.
Он раздувает ноздри:
— Не то что, щенок?
Я вижу, что мэр уже хочет за меня вступиться, но…
— Шаг назад, — говорю я.
Голос у меня совершенно спокойный, Шум легкий, как перышко.
Я — круг…
Мистер О’Хара сразу пятится…
И наступает прямо в костер.
Секунду он просто стоит, ничего не замечая, а потом взвизгивает от боли и подпрыгивает в воздух. Низ его брюк уже вовсю полыхает, и мистер О’Хара уносится прочь в поисках воды. Мэр и мистер Тейт громко хохочут:
— Молодец, Тодд! Твои успехи впечатляют.
Я часто моргаю, дрожа всем телом.
Я бы мог его покалечить.
Стоило только захотеть.
(ох, как же это приятно…)
(заткнись)
¾ Что ж, до конца переговоров нам делать нечего, — говорит мэр, все еще смеясь. — Почему бы не скоротать время за легким чтением?
Я все еще пытаюсь отдышаться, поэтому далеко не сразу понимаю, что он имеет в виду.
[Виола]
— Нет, — говорит Брэдли. снова качая головой. Из его рта начинают вырываться облачка пара — чем ближе закат, тем холоднее становится воздух. — Нельзя начинать с казней. Мы ведь задаем тон всему будущему планеты.
Я закрываю глаза и вспоминаю, как он говорил то же самое давным-давно, целую вечность назад. И он оказался прав. Мы начали с кошмара и до сих пор в этом кошмаре живем.
Я прячу лицо в ладонях. Ох, как же я устала… Температура опять поднялась, я это чувствую, и хоть мы взяли с собой кучу лекарств, ничего не помогает… даже рядом с костром, который развели для нас спэклы. я вся дрожу от холода.
Зато переговоры идут очень хорошо — куда лучше, чем мы ожидали. Решено немедленно прекратить любые атаки и организовать большой совет для обсуждения любых вопросов. Мы даже начали договариваться о территории для новых переселенцев.
Но всякий раз перед нами встает один и тот же камень преткновения.
Преступления, — говорит Небо на нашем языке. — Преступления — так это называется на языке Бездны. Преступления против Земли.
Мы выяснили, что Землей спэклы называют себя, а Бездной — нас. Даже имя у нас жуткое… Но это не самая большая загвоздка. Спэклы требуют отдать им мэра и генералов: те должны понести кару за преступления против их собратьев, называемых Бременем.
— Но вы ведь тоже убивали людей! — говорю я. — Сотнями!
Войну развязала Бездна, — отвечает Небо.
— Однако и спэклы не безгрешны. Обе стороны вели себя неправильно.
В Шуме Неба тотчас возникают образы геноцида, который устроил мэр…
И между грудами трупов бредет Тодд…
— НЕТ! — вскрикиваю я, и вожак спэклов удивленно отстраняется. — Он тут ни при чем! Вы просто не знаете…
— Хорошо, хорошо, — останавливает меня Брэдли. — Уже поздно. Согласитесь, первый день вышел очень продуктивный. Мы о многом договорились, сидим за одним столом, делим хлеб и говорим об общей цели.
Шум Неба чуть-чуть утихает, но у меня опять возникает это чувство: будто за нами следят все спэклы планеты.
— Давайте продолжим завтра, — говорит Брэдли. — Мы поговорим со своим народом, вы — со своим. Это поможет на многое взглянуть по-новому.
Небо на минуту погружается в раздумья.
«Бездна останется ночевать здесь. Бездна будет нашими гостями».
— Что? — с тревогой переспрашиваю я. — Мы не можем… — Но спэклы уже начали выносить на поляну палатки. как будто задумывали это изначально.
Брэдли кладет руку мне на плечо.
— Давай останемся, — тихо говорит он. — В знак доверия.
— Но корабль…
— В корабле больше нет нужды, стрелять не придется, — уже громче произносит Брэдли. чтобы вожак спэклов его услышал. И, судя по Шуму, тот слышит.
Я заглядываю Брэдли в глаза, в его Шум. и вижу там искреннюю доброту и любовь. Ничем их оттуда не вывести — ни Шумом, ни войной, ни прочими ужасами… И чтобы сохранить эту доброту (а вовсе не потому, что мне действительно хочется), я говорю:
¾ Ладно.
Палатки ставят за считаные минуты: они сделаны из чего-то вроде туго сплетенного мха. Небо торжественно желает нам спокойной ночи и удаляется к себе. Мы с Брэдли идем кормить лошадей, которые встречают нас теплым ржанием.
— Неплохо прошло, — говорю я.
— Мне кажется, нападение на тебя сыграло нам на руку, — замечает Брэдли. — Они стали покладистей. — Он понижает голос: — У тебя тоже было это чувство? Словно за нами наблюдали все спэклы планеты?
— Да, — шепчу я в ответ. — Весь день об этом думаю.
— Мне кажется, Шум для них — не просто средство общения, — шепчет Брэдли, и в его Шуме — неприкрытый восторг. — Это их сущность… их голос, голос планеты. Если бы мы научились общаться так же, как они, мы бы смогли присоединиться к этому голосу…
Он замолкает. Шум светится от радости и восхищения.
— Что? — спрашиваю я.
— Я просто подумал… мы ведь на полпути к тому, чтобы стать по-настоящему единым народом.
[Тодд]
Я наблюдаю за спящей на проекции Виолой. Понятное Дело, я не разрешил ей ночевать в лагере спэклов, Симона и госпожа Койл тоже. Она все равно осталась, и с наступлением темноты корабль-разведчик улетел в город.
Вход в палатку Виола оставила открытым, чтобы внутрь проходило тепло от костра, и я вижу, как она ворочается и кашляет на лежанке. Мое сердце замирает от боли и тоски по ней, я хочу быть рядом…
Интересно, о чем она думает? Думает ли обо мне? Когда же мы наконец покончим со всем этим и заживем мирно? Когда уже Виола выздоровеет, я смогу о ней заботиться, слышать ее голос — живой, а не по комму, — и она снова почитает мне мамин дневник?
Или я ей почитаю…
— Тодд? — окликает меня мэр. — Я готов, а ты?
Я киваю и иду в свою палатку, достаю из рюкзака мамин дневник и привычно глажу кожаную обложку, прорезанную посередине Аароновым ножом — той ночью дневник спас мне жизнь. Я раскрываю его и смотрю на слова, написанные моей мамой сразу после моего рождения и перед своей смертью — то ли от рук спэклов, то ли от рук мэра, то ли от собственных, как уверяет мэр. Меня снова берет зло: на него, на муравейник черных букв, которыми густо и вразнобой испещрены страницы… Я уже почти раздумываю читать, как вдруг…
