– Не курю, – сказал он.
Второй следователь вернулся с кофе.
– Вы не возражаете, если тоже выпью чашечку? – сказал он. – Служанка плеснула туда ирландского виски. – И опять широко улыбнулся мне. Весь его облик источал какую-то жирную сладкую продажность.
Я с жадностью сделал первый глоток.
– О, Боже, она умерла, – произнес я.
– Совершенно верно, – сказал Робертс. – Выбросилась из окна.
Я вытащил изо рта сигарету и прочистил нос, с ужасом замечая, что кислый пар рвоты проложил себе дорогу через горло, свербит в переносице и через ноздри проникает даже в носовой платок. Я еще раз глотнул кофе, и виски обожгло меня молочным теплом.
– Не знаю, сумею ли я объяснить вам, – начал я. – Дебора верила в то, что для самоубийц существует какая-то поблажка, какое-то особое милосердие. Она думала, что это страшный грех, но что Бог простит вас, если ваша душа подвергалась опасности быть уничтоженной.
– Уничтоженной, – повторил Робертс.
– Да, не потерянной, а именно уничтоженной. Дебора верила, что, даже попав в ад, можно сопротивляться козням Дьявола. Но, знаете ли, она полагала, что есть кое-что и пострашнее ада.
– И что же это?
– Когда душа умирает раньше, чем тело. Когда душа уничтожается при жизни, и уже ничего не остается в вечности после вашей смерти.
– А что на этот счет говорит церковь?
– Дебора полагала, что это не относится к обычным католикам. Но себя она считала падшим католиком. Она верила, что душа ее умирает. Думаю, именно поэтому она и решила покончить с собой.
– И это единственное объяснение, которое вы можете дать?
Я переждал минуту.
– Не знаю, имелись ли для этого основания, но Дебора считала, что у нее рак.
– А как вам кажется?
– Может, так оно и было.
– Она консультировалась у врачей?
– Я об этом ничего не знаю. Но Дебора не доверяла врачам.
– И не принимала таблеток? Только пила? – спросил Робертс.
– Таблеток не принимала.
– А как насчет наркотиков?
– Ненавидела их. Выходила из комнаты, если там закуривали сигарету с марихуаной. Как-то раз назвала травку милосердием Дьявола.
– А вы подкуриваете?
– Нет. – Я закашлялся. – То есть раз-другой сделал пару затяжек за компанию, но даже не помню когда.
– Ладно, – сказал он, – давайте займемся ее раком. Почему вам кажется, что он у нее был?
– Она постоянно говорила о нем. Ей казалось, что если душа умирает, то начинается рак. Она всегда говорила, что смерть от рака пострашнее любой другой.
Толстый детектив пернул. Просто так, без церемоний.
– Как вас зовут? – спросил я.
– О'Брайен. – Он поерзал в кресле, устраиваясь поудобней, и закурил сигару. Ее дым влился в сложный запах, стоявший в комнате. Робертс недовольно посмотрел на него. У меня возникло ощущение, что только сейчас он начал мне верить.
– Мой отец умер от рака, – сказал он.
– Мои соболезнования. Могу только добавить, что мне было не слишком приятно выслушивать ее теории, моя мать умерла от лейкемии.
Он кивнул:
– Знаете, Роджек, вот что я вам скажу. Предстоит вскрытие. И оно может опровергнуть то, что вы тут излагаете.
– Может и опровергнуть. А если Дебора находилась в предканцерном состоянии?
– Может и так. Но все было бы куда проще, если бы рак все же обнаружили. Между раком и самоубийством существует прямая зависимость. Уверяю вас. – Он поглядел на часы. – И еще несколько практических вопросов. У вашей жены была куча денег?
– Не знаю. Мы никогда не говорили о ее деньгах.
– Ее отец чертовски богат, если я ее ни с кем не путаю.
– Судя по всему, он перестал помогать ей, когда мы поженились. Я частенько говорил друзьям, что она была способна ради меня отказаться от своей доли двухсотмиллионного состояния, но была не в силах приготовить мне завтрак.
– А вы не знаете, не упомянула ли она вас в своем завещании?
– Если у нее и были деньги, то едва ли она оставила их мне. Она все, конечно, оставила дочери.
– Ладно, это довольно просто выяснить.
– Разумеется.
– Что ж, мистер Роджек, давайте перейдем к событиям нынешней ночи. Вы пришли повидаться с ней после двухнедельной разлуки. Чего ради?
– Я почувствовал, что соскучился по ней. Такое бывает и после того, как люди расстаются.
– В котором часу вы пришли?
– Несколько часов назад. Может быть, в девять вечера.
– Она вам открыла?
– Нет. Открыла служанка.
– Вдували когда-нибудь этой служанке? – спросил О'Брайен.
– Ни разу.
– А хотелось?
– Такие мысли меня иной раз посещали.
– И что же вас удерживало? – упорствовал О'Брайен.
– Было бы очень неприятно, если бы об этом узнала Дебора.
– Достаточно убедительно, – сказал О'Брайен.
– Ладно, – сказал Робертс, – вы вошли сюда, и что дальше?
– Мы разговаривали несколько часов подряд. Пили и разговаривали.
– Бутылка не опорожнена и наполовину. Не так много для двух пьющих людей за три часа.
– Пила в основном Дебора. Я только делал время от времени по глоточку.
– И о чем вы разговаривали?
– Обо всем. Мы обсуждали возможность воссоединения. И пришли к выводу, что оно невозможно. Потом она заплакала, что с ней случалось крайне редко. Она сказала, что перед моим приходом целый час провела у открытого окна и что у нее было сильное искушение выброситься из него. Ей казалось, что именно этого ждет от нее Господь. Она сказала, что потом почувствовала раскаяние, как будто оттолкнула Его. А затем сказала: «Раньше у меня не было рака. Но за этот час, который я провела у окна, он у меня появился. Я не прыгнула вниз, и поэтому прыгнули во мне мои клетки. Я знаю это». Буквально так и сказала. А потом немного поспала.
– А что вы делали, пока она спала?
– Просто сидел в кресле у кровати. Мне было очень паршиво, уверяю вас. Потом она проснулась. И попросила меня открыть окно. А затем сказала… мне действительно необходимо вдаваться в такие детали?
– Весьма желательно.
– Она сказала, что у моей матери был рак и у меня тоже рак, и что я заразил ее им. Сказала, что все эти годы, когда мы лежали вдвоем в постели, я заражал ее.
– И что вы на это ответили?
– Нечто столь же отвратительное.
