– Что же?
– Обещаете мне поверить?
– Обещаю.
– Она любовница Барнея Келли. Ну знаете, любовница того сорта, какие бывают у мужчин в этом возрасте. Любовница с эдакими тонкими губами, которые гуляют где угодно.
– Ну, а почему же Барней Келли был так заинтересован в делах Деборы, что отказался от любовницы?
– Единственное, что мне известно, – присутствие служанки было частью сделки, по которой Дебора получала от него содержание.
– Она не брала у него ни гроша.
– Келли выдавал ей пятьсот долларов в неделю. Или вы полагаете, что могли обеспечить ее сами?
– Не знаю, что и думать.
– Кто-то убил ее.
– Гиго, я действительно сомневаюсь в этом.
– Ее укокошили.
– Не думаю.
– А я не думаю, я знаю.
– Тогда вам нужно обратиться в полицию.
– Мне страшно.
– Почему же?'
– Потому что я думаю, дело на этом не кончится, – Беттина перешла на такой шепот, по сравнению с которым прежний казался криком. – Дебора была шпионкой.
– Беттина, вы сошли с ума.
– Лучше, дружок, поверьте мне.
– Ради всего святого, с какой стати Деборе быть шпионкой?
– Стив, она так скучала. Она всегда так скучала. Она была готова на все что угодно, лишь бы не скучать.
– И в чью же пользу она шпионила?
– Этого я не знаю. Но она была способна буквально на все. Однажды я обвинила ее в том, что она работает на ЦРУ, и она расхохоталась. «Они же идиоты, – сказала она. – Они все университетские профессора или гориллы в десантной форме». Но все-таки мне известно, что она работала на британскую разведку.
– Когда же?
– Когда мы воспитывались в монастыре в Лондоне. Благодаря этому ей удалось оттуда вырваться. Во всяком случае, у нее был любовник из британской разведки.
– Гиго, вы действительно маленькая глупышка.
– А вы болван. Блейк болван, и вы тоже болван.
– Курочка, я обожаю вас.
– Вот это лучше.
– Мне всегда казалось, что Дебора коммунистка, – сказал я.
– Агнец небесный, а я вам о чем толкую. Я могу побиться об заклад, что она была чем-то вроде двойного агента, ну, знаете, шпиона, который шпионит среди шпионов. У меня есть что порассказать вам об этом.
Я застонал. Существовала чудовищная возможность того, что во всем этом вздоре затесался тончайший волосок истины. Я чувствовал, как тайны оборачиваются все новыми и новыми тайнами, подобно едва только формирующимся галактикам, и с грустью и обидой сознавал, что никогда не узнаю и десятой доли того, что имело место на самом деле, никогда.
– А вот и полиция, – прошептала Беттина. – Ну что, Блейк, – продолжала она громким голосом, – ну что, жеребчик ты мой ненасытный, и с кем это, как ты думаешь, я беседую? Да это же Маргарет Эймс. Она позвонила мне из автомата. Давай-ка, Маргарет, Блейк хочет с тобой поговорить. Ах, дорогая, живо брось еще монетку или сразу же перезвони… Ну вот, разъединилось.
Я повесил трубку как раз в тот момент, когда он уже брался за свою. Моя сорочка промокла от пота. Я был похож на человека в горящем доме, у которого остается три минуты для того, чтобы собрать и вынести все самое ценное. И те же три минуты были нужны мне, чтобы прийти в себя, а не то желание выпить прорвет все плотины. Я содрал мокрую сорочку, которую только что выбрал с такой тщательностью, вытер спину и плечи сухим полотенцем, надел первую попавшуюся под руку рубаху и вышел из квартиры. Я не сознавал, что задыхаюсь, пока не очутился на улице. Мое беспокойство было почти осязаемым, я чувствовал в воздухе какую-то мрачную тишину – ту мучительную тишину, которая бывает перед ураганом. На улице уже почти стемнело. Я опоздаю, но в участок пойду пешком, потому что я был убежден, что стоит мне залезть в такси, и оно попадет в аварию. Я резко повернулся, почувствовав, как меняется мое настроение. Где-то поблизости кто-то тупо, но интенсивно следил за мной. Наконец, я понял, что меня ведут. Обернувшись, я увидел в полквартале от себя на другой стороне улицы лениво следившего за мной человека. Без сомнения, это был сыщик. И это было почти приятно. Или они пустили за мной хвост с того самого момента, как я покинул участок прошлой ночью?
Для сегодняшней беседы в Робертсом было выбрано помещение на первом этаже, крошечная каморка десять футов на двенадцать, со столом, парой деревянных кресел, двумя шкафами с картотекой и настенным календарем. Здесь же висела и крупномасштабная карта участка с воткнутыми в нее красными булавками. Полицейский провел меня мимо дежурного офицера, и мы спустились на один пролет по чугунным ступеням, прошли длинным коридором, единственное окно которого открывало вид на камеры предварительного заключения, ряд стальных дверей и стен безлично желтого цвета. Когда мы вошли, я услышал чей-то стон, чей-то пьяный всхлип.
Робертс не встал поприветствовать меня и не подал руки.
– Вы опоздали, – сказал он.
– Мне надо было пройтись.
– И малость протрезветь?
– Да и вы, видать, с похмелья.
Он кивнул:
– Не привык к этой отраве.
Его синие глаза, прошлой ночью чуткие и четкие, как микрометр, теперь казались большими, красноватыми и немного больными, синева их подвыцвела. Когда он наклонился ко мне, от него хлынула волна запаха, кисловатого и чуть приторного, как будто он одолжил этот запашок у О'Брайена. Затем он раскрыл досье.
– Теперь у нас есть протокол вскрытия. И все в нем сказано. – И медленно побарабанил по страницам. – Для вас это выглядит не слишком благоприятно.
– Нельзя ли поточнее?
– Здесь достаточно для того, чтобы упечь вас за решетку.
– Почему же вы этого не делаете?
– Может быть, и сделаю.
– Может быть, мне пора обзавестись адвокатом. – Я произнес это без всякого выражения. Я все еще не мог разобрать, есть ли у него что-нибудь серьезное или он настроен серьезно поблефовать.
– Лучше бы нам сначала потолковать.
– Почему?
– Вы умный человек. Мне кажется, вы заслуживаете того, чтобы узнать, в какой скверной ситуации находитесь. Я хочу получить от вас признание, сегодня вечером, прямо сейчас.
Желание выпить прошло. Казалось, последние несколько часов я только тем и занимался, что готовился к поединку с ним.
– Разумеется, вам известно, – сказал Роберте, – что через шесть часов после смерти наступает rigor mortis
[5]
.
– Да, известно.
– Ну вот, и на теле вашей жены, когда мы нашли ее на улице, не было признаков rigor mortis.
