«Итак, с почтением, захлестнувшим меня, как морской прилив, омывающий берег, и так нежно, словно я держал в ладони маленькую птичку, я вытянулся рядом с ней, а складка на головке моего члена лежала у входа в те губы, которые я целовал с такой преданностью, и новые для меня обещания бились такими сильными толчками в моем животе, что я испытывал искушение получить все это сейчас же и жить, оставив огонь позади. Однако я ощущал приглашение узнать о ней больше и потому вошел в этот храм, который был как дворец, и в биении своих мышц стал спускаться вниз, шаг за шагом, чувствуя, как волосы ее бедер касаются моих, по мере того как мы опускались в великолепие множества огней: розовых, фиолетовых, цвета зеленого лимона, а потом огромный морской змей обвился вокруг меня; я хватал ртом воздух, в то время как семь моих душ и духов перескакивали из моего тела в ее, а те семь частей, что принадлежали ей, — в мое. Произошла какая-то битва, в которой мы оба размахивали мечами, которые не рубали ничьих голов, и мы снова очутились в саду, в ее саду, и он был очень сладок. Ее бедра не отпускали меня. Это еще не было сияние блаженства — его мне предстояло испытать позже — конечно, на полпути мои чресла превратились в два узла, но я также впервые узнал, что такое любить и получить ответный дар глубины женского сердца — его алчность, его красоту, его ярость — все качества, равные твоим собственным. Я бы сказал, что тогда я впервые испытал величайшее наслаждение женщиной.
Есть мужчины, измеряющие свою жизнь успехами в сражениях либо победами своей воли, подчиняющей себе других мужчин.
Возможно, есть даже немного и таких, кто, как я, может измерять каждую жизнь другими жизнями. Однако в этой первой своей жизни я только тогда узнал, что она может быть путешествием от одной необычайной женщины к другой. Тайная наложница Царя Кадеша была для меня первой такой женщиной».
«Как ты узнал, кто она такая?» — спросила моя мать.
«Не могу сказать — как, возможно, то было зрелище дворцов в ее глазах. Однако ко времени, когда мы закончили, у меня не было сомнений в том, что я знаю Царя, с которым, возможно, скоро встречусь в сражении. Я знал его. Если бы я встретился с этим Царем Кадеша на поле боя, то знал бы, как сражаться с ним. Его сердце принадлежало мне. Судя по тому, как она отдалась мне, она презирала своего Царя. Не спрашивайте меня, как я, смысливший так мало в женщинах, теперь мог знать так много — таков был дар, который она смогла поднести. Дары женщин никогда не бывают так щедры, как тогда, когда они мстят своему любовнику.
Однако я даже не произнес ее имени и никогда не встретился бы с ней вновь. Такую чудесную ночь нельзя повторить, если только ты не готов жить с этой женщиной до конца своих дней. Сейчас я говорю, опираясь на исполненный расточительности несравнимый опыт своих четырех жизней и двадцати таких женщин, двадцати таких потерянных царств, однако тайная наложница Царя Кадеша была первой, и мы до рассвета сжимали друг друга в объятиях, и смеялись, и говорили друг другу маленькие глупости вроде расхожего египетского имени для привычного действия. Ее очень позабавило сообщение, что оно записывается знаком воды над знаком чаши. „Нак, — повторяла она и, повторяя за мной: — Нак-нак", — звонко смеялась, будто это был чудесный звук, рождающий настоящее эхо, продолжая притворяться, что никогда не слыхала его раньше.
Я хотел больше узнать о ее жизни — я, который никогда не интересовался женскими историями, однако все, что я смог услышать, так это, что ребенком ее похитили финикийцы. К ее острову в Греции подошел корабль, и капитан послал на берег двух моряков. Не взойдут ли правитель и его дочери на корабль? Она пошла за своим отцом и сестрой. Как только они ступили на палубу, корабль поднял якорь. Так она попала в Тир. Теперь она была Верховной Жрицей всех блудниц Храма Астарты, оставаясь тем не менее верной (за исключением праздничных ночей) Царю Кадеша. У нее даже было от него трое детей.
Сколько во всем этом было правды, я не могу сказать. Похоже, она поведала историю, которую часто рассказывала. К тому же ей редко выпадала возможность использовать наш язык. И все же я был уверен, что она ненавидит своего Царя. Наконец она сказала мне, где, по ее мнению, он прячется. Пальцем она нарисовала на пурпурных покрывалах маленький кружок, обозначив Кадеш; другим пальцем провела вниз от кружка, показывая реку. Затем перевернутыми горстями она указала холмы. „Он в лесу, — сказала она мне, — но будет там недолго. Он слишком много хвалился тем, что его войско сможет разбить египтян. И все же я никогда не знаю, когда он придет. Возможно, твой Фараон также этого не узнает. — Она вздохнула. — Думаю, тебе понадобятся твои глаза". После этого она поцеловала меня в оба глаза и собралась уходить. Близился рассвет, и я подумал: не намерена ли она присоединиться к другим блудницам в Храме Астарты.
После того как она ушла, я перешел в свою комнату напротив, прилег на свои красные простыни и попытался заснуть, но все мои мысли были о грядущей войне и о том множестве способов, какими может умереть воин, и я надеялся, что не испугаюсь Царя Кадеша, но что он сам убоится меня. Еще до того, как взошло солнце, я нанял лодку, идущую в Старый Тир, вернулся в Дом Царского Посланника и расспросил о дорогах, что ведут к востоку в горы.
Вскоре мне пришлось принимать решение. Плотник Царского Посланника исправил дышло моей колесницы, но, поскольку у него не было куска выдержанного дерева напека, а дышла других колесниц были слишком короткими, он просто сделал новые планки и обвязал их свежими ремнями. Я не считал, что эта починка поможет моей колымаге продержаться до Кадеша; не хотел я и добираться туда по главной дороге. По пути могли встретиться хетты, которые попытались бы взять меня в плен. Поэтому я решил оставить свою колесницу и ехать верхом. Конечно, мои чувства изменились с тех пор, как я прибыл в Тир, но тогда мне нечего было сообщить, и я не хотел встретиться с Рамсесом Вторым, не имея ни отчета, ни колесницы. Теперь же мое донесение перекроет потерю. Поэтому я погрузил свои вещи на My, оседлал Та — колесница была обменяна на два новых набора упряжи — и отправился в горы по тропинке, которая была такой узкой, что вытоптать ее мог, пожалуй, дикий козел, а может, и дикий кролик. Животы моих лошадей вскоре покрылись царапинами от колючих веток, хлеставших их с обеих сторон. И все же я радовался дороге. Я знал, что не могу сбиться с пути. Солнце стояло высоко, и я мог определять направление по нему. Кроме того, мне надо было всего лишь подняться на возвышенность, затем пересечь большой горный отрог, миновать другую долину и подняться на другой отрог, за которым и будет долина Оронта. Я знал, что найду войско своего Фараона рядом с этой рекой. То был единственный путь, которым Он мог следовать. Огромная повозка с Его огромной палаткой имела на каждой стороне по шесть колес, и тащили ее восемь лошадей. Не приходилось долго гадать, какую дорогу Он изберет: была бы она только достаточно широкой.
А тем временем я еще не проехал и полдороги до первой гряды, как кустарник на моем пути стал таким густым, а шиповник так терзал лошадей, что я сам покрылся потом, без конца вытаскивая колючки из их шкур и увертываясь от ударов их копыт, когда они дергались, тем временем кедры пошли такие высокие, что я уже не мог видеть неба. Сзади солнце сияло так тускло, что деревья не отбрасывали тени. Возможно, я никогда не оставил бы Тир, если бы я знал, какой мрак ждет меня в этих лесах на крутых горных склонах.
