Усермаатра всегда говорил с Хекет именно в таком тоне. Было очевидно, что Он не может выносить ее вида. Она была самой уродливой из всех маленьких цариц, собственно говоря, среди множества женщин ее сочли бы самой некрасивой. Ее лицо покрывали пятна, шея ее была толстой, и ее тело не отличалось совершенством. Кожа ее выделяла влагу. Среди маленьких цариц у Мененхетета не было друга, который рассказал бы ему правду, но некоторые евнухи всегда готовы были плести свои небылицы, и если им верить, хотя хихикали они даже больше женщин, то на самом деле раз в году, в дни самой высокой воды Разлива, через Сады проходили полчища лягушек и копошились на полу в каждом доме. И в одну из таких редких ночей Усермаатра шел в ее покои и проводил с Хекет часы в темноте. После этого ее дом смердел от любовных трудов. Евнухи знали, потому что им приходилось там убирать, и в одну из таких ночей, два года назад, случилась буря с градом, и во внутреннем крытом дворе ее дома нашли наполовину развившихся лягушек, мертвых и умирающих, которые походили на неправильно сложенных мужчин и женщин — тьма их появилась из слизи. Услышав эту историю, Мененхетет рассек рукой воздух, словно обнажил меч против слов евнухов, желая разрушить образ Усермаатра и Хекет за столь омерзительным занятием.
Теперь в темноте, у берега озера, Хекет сказала: «В Сирии, к востоку от Тира, многие мужчины покупают невест на торгах. Самые красивые приносят немалое богатство своим семьям, но за уродливых женщин, которыми никто не интересуется, отец невесты должен платить жениху. Итак, в торге наступает час, когда деньги начинают течь в обратном направлении, точно так же как волны Великой Зелени то набегают на берег, то откатываются назад. Отец самой уродливой невесты платит много денег».
Этой истории удалось завладеть Его вниманием. Маленькие царицы стали перешептываться. «Случилось так, — продолжала Хекет, — что одна из женщин оказалась такой уродливой, что ее новоиспеченный муж, взглянув на нее, заболел. Однако вскоре после женитьбы она подружилась во сне с Богиней Астартой. Добрый и Великий Бог, наша Астарта — самая прекрасная из всех Богинь в храмах моей страны, мы даже говорим, что для нас Она то же, что Исида для египтян. И вот Астарта сказала: „Я устала от красоты. Я нахожу ее обычной. Поэтому я заметила тебя, бедную уродливую девушку, и подношу тебе эти магические слова власти. Они будут защищать твоего мужа и детей ото всех болезней, кроме тех, что предназначены убить их". Затем Астарта исчезла. Муж же той уродливой женщины исполнился такой жизненной силы, что любил свою уродливую жену каждую ночь, и у них родилось много детей, которые также были здоровы. Когда, наконец, муж умер от болезни, которой было предназначено убить его, женщина попросила, чтобы ее вновь выставили на торги. К тому времени ее способность приносить богатство самым близким ей людям стала так широко известна, что на торгах за нее назначили самую высокую цену. За нее уплатили больше денег, чем за самую очаровательную из невест. Так что в тот день перевернулись все понятия о красоте. Теперь в моей стране никто не может отличить уродливую женщину от красивой, и в особом почете длинные крючковатые носы».
Она поклонилась. Ее рассказ был окончен. Некоторые маленькие царицы захихикали, а Медовый-Шарик зашлась хохотом. Ее веселье выходило из мощного горла, однако звук был столь сочным в своем основании и так явственно говорил о воспоминаниях о прошлых удовольствиях, что Мененхетету он показался прекрасным.
«Выпей еще колоби, — сказал Усермаатра. — И глотни хорошенько. Твой рассказ — следующий».
Медовый-Шарик поклонилась. Ее талия была шире талий любых двух присутствовавших женщин, но поклонилась она достаточно хорошо, чтобы коснуться своего колена.
«Я слыхала о Богине, — начала она, — с розовыми волосами. Никто не знал Ее имени».
«Хотел бы я увидеть эту Богиню», — сказал Усермаатра. Его голос был исполнен той же силы, что и у нее.
«Великий Осиамандиас, — сказала она, и в том, как она произнесла Его имя, таилась насмешка столь же утонченная, как взмах крыла, поскольку именно так называли Его восточные народы, если бы Ты увидел эту Богиню с розовыми волосами, Ты бы обнял Ее, и тогда Она перестала бы быть Богиней, но превратилась бы в обычную женщину, как все мы».
Маленькие царицы захихикали с превеликой радостью. Оскорбление было так надежно облечено в лесть, что Усермаатра мог лишь ответить: «Рассказывай свою историю, Гиппо, пока я не сжал твой живот и берега этого озера не покрылись маслом».
«Миллион и несметное число извинений, — сказала Медовый-Шарик, — за то, что задержала Твое развлечение. О, Великий Осиамандиас, кожа этой Богини с розовыми волосами была белой, и поэтому Она любила лежать в болоте среди зелени влажной болотной травы. Однажды туда пришел пастух, который был красивее и сильнее прочих мужчин. Увидев Богиню, он тотчас же возжелал Ее, но Она сказала: „Сперва мы должны помериться силой в Моем пруду". Желая подразнить Ее, он спросил: „И что же, если я проиграю?" „О, — ответила Она, — ты отдашь Мне одну из своих овец". Пастух схватил Ее за волосы и притянул к себе. Ее голова пахла так же восхитительно, как роза, но его руки попали в капкан из шипов, таившихся в Ее волосах. И вот Она обхватила его бедра, бросила его на землю и села ему на голову. Тогда он обнаружил шипы в волосах другого леса. О, его рот стал кровоточить еще до того, как Она отпустила его. Ему пришлось отдать Ей овцу. На следующий день он пришел бороться снова, и проиграл, и отдал другую овцу. Он бился каждый день, покуда не исчезло его стадо, а его губы не превратились в сплошную рану».
Тут Медовый-Шарик принялась смеяться и не могла остановиться. Сила ее голоса, подобно первому подъему нашего Разлива, была способна втянуть в себя все находящееся на берегу. Одна за другой, остальные маленькие царицы тоже начали смеяться, а за ними и евнухи, покуда все не разделили настроение истории.
Может быть, дело было в колоби, или то явилась одна из прихотей Царя, однако когда веселье маленьких цариц не прекратилось, принялся смеяться и Сам Усермаатра, Он осушил половину кубка и передал то, что осталось, Медовому-Шарику. «Маатхерут, — сказал Он, — в твоем голосе действительно пребывает Истина». И по тому, как я услышал это ухом Мененхетета, в котором ее голос отдавался, как звон колокола, я понял, что Маатхерут называли ее в те дни, когда она была стройной и прекрасной, и звук этого имени вызвал в их мыслях — у моей матери, моего отца и моего Фараона — легкий возглас изумления — ибо, как я только что узнал, имя Маатхерут даровали лишь самым великим и мудрейшим из жрецов, лишь тем, кто действительно обладал Голосом-Истины, только тем, чей голос, произнося сокровеннейшие молитвы, звучал несравненно ясно и твердо (поскольку тогда они в состоянии, подобно тому как обращается в бегство наступающее войско, заставить отпрянуть в смятении всех Богов, которые могут помешать молитве). Лишь Верховных Жрецов удостаивали подобного знака уважения. Однако здесь присутствовала Медовый-Шарик, которая получила имя Маатхерут. Это могло означать только Та-в-чьем-голосе-пребывает-Истина.
«Усермаатра-Сетепенра, — сказала Медовый-Шарик, — если мой голос исполнен ясности, то причина ей — то благоговение, которое я чувствую при звуках Твоего имени».
