„Приходи ко мне завтра ночью, если Его не будет", — сказала она и повела меня к дереву, но только я отправился обратно, ко мне вернулось желание. Однако когда я пришел следующей ночью, то снова был слаб. Подобно шадуфу, ее рука снова помогла поднять меня над самим собой. И вновь я узнал лишь стены ее тела, но не смог войти в ее врата. Однако она была снисходительна и в ту вторую ночь и сказала: „Приходи ко мне, когда сможешь, и в одну благоприятную ночь ты станешь таким же храбрым, как Сам Усермаатра". Будто для того, чтобы сказать, сколько ночей потребуется для обретения этого знания, она представила меня своим скорпионам. Их у нее было семь: Тефен, Бефен, Местет и Местетеф, а также Петет, Тхетет и Метет. Я не мог поверить, что она знает каждого из них по имени, поскольку в коробке, служившей им гнездом, они двигались, словно нищие, которые ничего не должны друг другу. Но она брала их своими пальцами и клала на глаза и губы и совсем не боялась, что они ее ужалят. „У них те же имена, что у семи скорпионов Исиды, — сказала она мне, — и они происходят от тех по прямой линии". В свете ее масляной лампы я мог видеть, как те скорпионы покрывали семь врат ее головы: глаза, уши, ноздри и рот. Затем она сняла их, посадила обратно в коробку и поцеловала меня. Она сказала, что предки этих семи скорпионов создали семь наших душ и духов. Затем она отослала меня домой. Началось мое обучение.
Теперь, как я уже говорил, я был единственным мужчиной, живущим в Садах, который не был евнухом. Поэтому мне не хотелось думать о том, каким прекрасным поводом для веселья станет в домах маленьких цариц, когда они, одна за другой, узнают об этом, рассказ о той моей ночи с Усермаатра. Я оставался за стенами моего собственного сада и больше не ходил целый день от одного дома к другому. Такие походы были весьма полезны из-за сплетен, которые обсуждали в каждом доме, но благодаря евнухам и Главному Писцу Садов, также евнуху — о нем я расскажу вам позже — не было ничего, что случилось бы с Принцем, Управляющим, Верховным Жрецом, Царским Судьей, Третьим Надзирателем при Визире или даже, — он кивнул в сторону моего отца, — Помощником Первого Смотрителя Ящика с красками для лица Царя, что не дошло бы до нас в Садах. Я говорю — до нас, но евнухи узнавали слухи первыми, от них — маленькие царицы, а я, в лучшем случае, последним. Но даже так, обо всех счастливых событиях и несчастьях, случавшихся со всеми в Фивах, я знал больше, чем в прежние дни, когда, будучи колесничим, проносился по городу на всем скаку. Так что было весьма приятно посещать маленьких цариц, угощаться их пирогами, вдыхать их разнообразные благовония, восхищаться принадлежащей им посудой или золотыми браслетами, ожерельями, мебелью, свободными одеждами, детьми, до тех пор, пока не были исчерпаны все полагающиеся любезности и мы не переходили к самому интересному — сплетням, и я узнавал многое о разных высокопоставленных особах. Однако в конце все они всегда говорили о Царицах — Нефертари и Маатхорнефруре. Разумеется, у всех маленьких цариц были свои симпатии, подобно школам жрецов, которые возносят молитвы в разных храмах, так можно было услышать, что Маатхорнефрура останется в милости лишь на это время года, или, с не меньшей легкостью, что Она будет Его возлюбленной в течение долгих лет. Вскоре я увидел, что эти слова были лишь отражением того, что маленькие царицы рассказывали друг о друге. Этим сплетням можно было доверять. Послушать рассказ одной — значило поверить, что другая маленькая царица только что впала в немилость.
Таким образом я узнал немало их секретов и еще до того, как стал навещать по ночам Медовый-Шарик, начал понимать ее, чем отчасти был обязан рассказам ее подруг, а также тех маленьких цариц, которые не принадлежали к их числу. Слушать две стороны одной и той же истории было все равно что есть одновременно два блюда — они одновременно переваривались в животе. Я знал о ее утрате задолго до того, как я взобрался на ее дерево или услышал ее пение у озера. Конечно, все, что я смог услышать, было лишь эхом. Я видел, как людей убивают тысячами, а их тела пожирают, но согласно равновесию Маат выходило, что все эти ужасы легче, чем горе этих маленьких цариц из-за одного отрезанного пальца. В Садах Уединенных Медовый-Шарик была Его любимицей — с этим были почти готовы согласиться ее друзья, и те, кто ее не любил. Тогда она не была толстой, и даже евнухи не осмеливались смотреть на нее во время купания — настолько чувственной была ее красота. Она носила имя Маатхерут совершенно заслуженно. Но она была тщеславной, слишком тщеславной даже для маленькой царицы. Да, после всего хорошего и плохого, что я услышал о ней, я пришел к такому твердому убеждению. Она была тщеславной. И вот она выменяла у Хекет — самой уродливой из всех маленьких цариц! — нечто на ожерелье, когда-то принадлежавшее матери Усермаатра. Затем она осмелилась дразнить нашего Фараона. Она сказала Ему, что обменяла то ожерелье на вазу из алебастра, так что не может ли Сесуси найти ей вторую вазу, которая была бы парой этой? Когда она Ему это сказала, они были одни в ее постели. Он встал, схватил Свой нож и, удерживая ее ногу за щиколотку, отрезал ей палец. Меретсегер, эта Богиня Молчания, никогда не закрывавшая свой рот, говорила мне, что в тихую ночь над поверхностью многих прудов все еще можно услышать те вопли Маатхерут, а ее враги рассказывали, как она помчалась, чтобы приказать спеленать, а затем забальзамировать свой палец. Некоторые говорили, что после той ночи изучение магии стало ее постоянным занятием. Она растолстела, а в ее саду разрослись редкие и обычные травы, ее комнаты заполнились тем, что она собирала. Место некогда самых красивых из всех принадлежавших какой-либо маленькой царице изделий из алебастра заняли теперь выщербленные горшки. Она много возилась с корешками, шкурами и порошками, которые в них растирала. Дурно пахнущие дымы постоянно поднимались из утвари, стоявшей на огне в покое, где она занималась своей магией, и можно было унюхать вонь от испражнений птиц и ящериц или змей, которых она держала во множестве в разных клетках. Нечего и говорить, что она знала имена не только всех этих животных, но также и всевозможных камней и веток, которые хранила, не говоря уже о собранных здесь мотках паучьей паутины, пряностях, травах, змеиных шкурах — цельных и измельченных, сосудов с солью, сушеных цветов, благовоний, цветных ниток, освященных папирусов и многих горшках с маслами — египетскими и иноземными, некоторые из которых были извлечены из незнакомых мне растений и трав, причем одни надо было использовать при свете луны, а другие — когда солнце в зените. Она знала названия многих редких полевых корней, которых я никогда не встречал, у нее было множество различных волос и среди них завитков со лба многих маленьких цариц и больше чем нескольких евнухов.
Каждое утро она рисовала для себя новый талисман на папирусе, приобретенном накануне днем евнухом Кики, которому она доверяла более других, имя этого евнуха означало масло касторовых бобов. Притом это было женское имя, но какая разница — евнуха можно назвать как угодно. Касторовое-Масло было столь же подходящим именем, как и имя ее второго любимца — Себека из Саиса, названного так по причине его прискорбного сходства с крокодилом. Прислуживая ей во время утреннего обряда, эти два евнуха так смотрели друг на друга, что можно было подумать — крокодил боится, что его зажарят в касторовом масле. Такой благоговейный страх внушала Медовый-Шарик. Ведь эта женщина могла зачаровывать змей, которых она держала в своем доме, всего лишь движением своих тяжелых рук, которые сами были так похожи на больших змей, или известными ей магическими словами. Именно эти последние она использовала, чтобы вызывать духов, поскольку, как она объяснила мне позже, никакой дух не может устоять перед своим Тайным Именем — ведь он слышит его так редко».
