«О, Ты, — сказала она, — Который был величайшим из Фараонов и Отцом Великого Усермаатра, Чье величие дважды превосходит силу этого Фараона, Твоего Сына, Которого называют Рамсесом Великим, познай же звук моего голоса, который взывает к Тебе, ибо я — Маатхерут, дочь своего отца Амоса из Саиса, который был рожден в Твое Правление.
Великий Сети, Величайший из всех Фараонов, дай познать Себя в Своей Силе, Своей Ярости и Славе Своего Правления. Ибо Твой Сын, Усермаатра-Сетепенра, разрушил Твой Храм в Фивах. Он повернул к стене все великие слова, говорящие о Его Отце Сети. В этих Храмах хвала Его Отцу умолкла. Камни заставили замолчать. Если Ты слышишь меня, да снизойдет на меня, подобно накидке, Твой Первый Ка. — Она помолчала. — О, Сети, приди ко мне».
Она говорила ясным и совершенным языком Фараона, ее левая рука была простерта перед ней к Северу — к алтарю, к Северу — к землям Саиса в Дельте, и Мененхетет почувствовал, как Ка мертвого Царя снизошел на нее, подобно накидке из тончайшего полотна, и она-в-Ка-Сети стояла, попирая его ногой. Он увидел зеленый круг на полу, вспыхнувший таким же красным цветом, как амулет на алтаре. Крики птиц прорезали молчание небес времен Сети, и Мененхетет сел, чтобы рука Отца Усермаатра могла схватить его за волосы, и на самом деле его волосы ощутили рывок, и он почувствовал великую силу Отца Усермаатра в руке, державшей его за волосы и лежавшей на нем тяжестью бронзовой статуи.
Затем Мененхетет услыхал голос Ка Сети, взывающего к Исиде. «О, Великая Богиня, — сказал голос, — Ты — мать нашего зерна, Госпожа нашего хлеба. Ты — Богиня всего, что Зелено. Ты управляешь всеми облаками, болотами, пшеничными полями и всеми цветущими лугами. Потому Ты сильнее всех Храмов Амона». При этом от алтаря поднялся туман, и в воздухе разлился свежий запах полей.
«Великая Богиня, услышь о позоре Сети Первого. Ибо Сын Его сдвигает камни Его Храма. Гранитные глыбы перевернуты.
Надписи о славных деяниях Сети повернуты к стене. То, что раньше смотрело вперед, сейчас смотрит назад». «Это правда», — сказал Мененхетет.
«Старые запахи исходят от этих изувеченных камней. Они говорят из земли, что погребла их. Да падут эти камни на Рамсеса. Да сокрушат Его Сердце камни Сети».
Волны изошли из Ка Сети и прокатились через Мененхетета. Волны прошли сквозь ветер и воду, волны пламени и великих судорог плоти, и все это было в руке над его головой.
«Твой рот повелевает Ра. Луна — Твой Храм. К Твоим стопам склоняются все горы».
Амулет на алтаре светился бледным светом — белым, словно пламя над расплавленным металлом. Мененхетет не мог дышать. Алтарь дрожал, шатался и рушился, как камни храма Сети. В его ушах оборвался резкий крик пойманной птицы. Теперь Мененхетет сотрясся от великой ярости, и, когда упал алтарь, Ка Сети перешел в него из Медового-Шарика, и, хотя в каждом ее наставлении ему говорилось, что в конце он должен оставаться неподвижным, чтобы помочь ей поблагодарить Исиду (и таким образом способствовать Ее уходу), а затем подняться, чтобы поблагодарить Ка Сети, вместо этого Мененхетет взревел, точно зверь, и, словно дикий кабан, Ка Сети, пребывавший в нем, исполнился ярости. Там же, рядом с разрушенным алтарем, он оседлал Медовый-Шарик и обладал ею так, как никогда раньше, и она была под ним сладким блаженством, даже когда Мененхетет извергся с криком достаточно громким, чтобы разбудить Хора с Юга (поэтому поутру многие маленькие царицы говорили, что, должно быть, прошедшей ночью через Сады прополз змей, дух всяческого зла), и Мененхетет узнал, что руки тысячи и одного Бога, Которые окружали Усермаатра, уже более не соединены. Ибо в звуке его собственного громогласного рева гремел голос Сети, исполненный возмущения тем, что камни в Его Храме повернуты, и вновь в ярости Мененхетет обладал Маатхерут, и перевернул ее, чтобы войти в нее через каждый из ее ртов: Рот ее Цветка, Рот ее Рыбы и Рот Ямы, и дал ей оба своих рта, чтобы она как следует познала его. Он мог ощущать, как гнев Сети входит в искалеченные камни новых храмов за стенами Уединенных, на широких площадях, и в садах Высокого Дворца, и Маленького Дворца, до самых Фив и вниз по реке. И Мененхетет знал, что покой Усермаатра был потревожен, подобно поверхности морской воды перед бурей.
Однако, когда все закончилось, Медовый-Шарик сказала: «Я не знаю, что произошло. Ка Сети Первого не должен был перейти из меня в тебя».
На протяжении ночи она была очень возбуждена из-за непредвиденного поворота в ходе ритуала и сильно подавлена все следующее утро.
СЕМЬ
Меж тем к следующему вечеру в Садах не осталось ни одного человека, кто бы не слыхал о том, какая напасть случилась с Фараоном. В середине дня во время посещения Дворца Нефертари, Он обедал со Своей Царицей, когда дворецкий опрокинул на Него чашу с таким горячим супом, что от него шел пар. Слуга бросился на кухню, преследуемый Царским Охранником, который, слыша, как их Фараон ревет от боли, начал так жестоко избивать беднягу, что тот умер еще до того, как зашло солнце. Среди Уединенных разговорам об этом происшествии не было конца, а в смехе Медового-Шарика звенела такая сладчайшая радость, какой Мененхетет не слыхал в ее голосе уже много недель. «Силы Исиды действуют незамедлительно», — сказала она.
Не прошло и двух дней после печального происшествия, как Усермаатра приказал написать магические заклинания на огромном количестве свитков папируса, и Царские Писцы работали так долго, что уже не могли сосчитать, сколько изготовлено амулетов.
Мененхетет, по наущению Медового-Шарика, предпринял одну из своих редких поездок за пределы Садов и посетил Большой Зал, где трудились Придворные Писцы. Пятьсот человек сидели со своими баночками и коробочками с краской, рисуя знаки посланий своим братьям-писцам в Храмах, Доме Золота, Доме Зерна, в Войсках, писцам Дворов Закона, писцам, если попытаться перечислить их, занимавшимся каждым царским делом в каждой провинции царства — само помещение, походило на некое подобие храма: в нем не было стен, а лишь одна крыша со многими колоннами, а писцы не только работали, но переходили с места на место, чтобы посплетничать друг с другом, и Мененхетету стало казаться, что многое в их работе напоминает порхание птиц, летающих между небом и землей и приносящих послания Богам и зверям. Как малочисленны, по сравнению с их усилиями, были мысли Маатхерут. Но как велика была их сила!
В тот день, обменявшись сплетнями с некоторыми из Старших Писцов, Мененхетет узнал, что качество изготовляемых амулетов перестало устраивать Фараона. Заведенный в палате Царских Писцов порядок был нарушен. Многие писцы, привыкшие к составлению писем должностным лицам в далеких номах, считали это новое занятие весьма неудобным.
Когда Мененхетет рассказал об этом Медовому-Шарику, она вновь рассмеялась. «Силы Исиды действуют также и медленно», — сказала она и добавила, что сознание Усермаатра, должно быть, помутилось. Полагать, что неопытные писцы могут изготовлять амулеты — нелепость. Самым главным в деле изготовления любого папируса такого рода является точность и последовательность действий. Нет амулетов лучше тех, что делаются в Саисе, где она научилась этому искусству, а в этом городе говорят, что одна ошибка в амулете портит двадцать других. Писцы, которым только что поручили эту работу, хороши лишь для учета скота или записи числа гусей, принесенных в жертву на празднике, они — писцы. Она презрительно хихикнула — для нее они были не лучше обезьян или евнухов. Если уж они никогда не могли сказать слова, которое осталось бы тайной, то куда уж им составлять амулеты?
