Затем Мененхетет рассказал ей весьма необычную историю, которую услыхал в этот день. Ему поведал ее Стет-Спет, известный под кличкой Пепти, который, будучи Главным Писцом Дома Уединенных, был также, по необходимости, евнухом — конечно, единственным среди писцов, и это сделало его несравненным сплетником. Поскольку у них нет собственных детей, которых надо защищать, евнухи всегда готовы говорить о запрещенных вещах. Но то же самое, сказал он Медовому-Шарику, верно и в отношении писцов. Проводя большую часть жизни в одной комнате, писцы питают естественную зависть к тем, чьи обязанности заставляют их бывать в оживленных местах. И поэтому они блудливо сплетничают о тех, чьему положению завидуют. Что же тогда, согласилась Медовый-Шарик, можно сказать о человеке, являвшемся одновременно и евнухом, и писцом? Они вместе посмеялись над этим. На самом деле, в его присутствии они не осмелились бы так шутить. Стет-Спет был человеком, которого не стоило иметь в числе врагов. Всего лишь несколько лет назад он был одним из ничтожнейших младших Писцов Царя при Надзирателе за земледельческими работами, но его желание подняться по служебной лестнице было столь велико, что он попросил сделать ему операцию, превратившую его в евнуха, и выжил после нагноения ран в столь увлажненных частях тела Мененхетет отнесся к этому с уважением. Египтянину пережить такое непросто. Египтяне менее выносливы, чем нубийцы, и не всегда способны выжить после свирепого воспаления, возникающего в результате оскопления. Тем не менее возможностей стать Главным Писцом было так мало, сказал ему однажды Стет-Спет, что он помчался испрашивать разрешение на операцию, как только узнал, что прежний престарелый Писец Уединенных — нубиец, что тоже было исключительным случаем — уже почти полностью ослеп.
Теперь Стет-Спет служил в Садах, то есть изо всех писцов занимался самым лучшим делом. Он ел в домах всех маленьких цариц и мог лентяйничать в гареме больше, чем работать, но ни одна мелочь в его службе не представлялась ему слишком незначительной. Поэтому он узнавал о каждой любовной истории между маленькими царицами и даже знал ласковые прозвища, которые они давали одна другой. В свою очередь, женщины тоже придумали ему кличку Пепти, приняв во внимание старое имя Стет-Спет, означавшее Дрожащий-Шест. Стоило им лишь вспомнить о перенесенной им операции, при разговоре с ним они слишком часто начинали хихикать. Естественно, что, будучи евнухом, да еще пиршествуя в стольких домах, Пепти так растолстел, что стал таким же тучным, как Медовый-Шарик. Говорили, что никакие другие два человека не могли сравниться с каждым из них в мудрости, однако из них двоих Медовый-Шарик была мудрее. Знания Пепти пришли к нему от природы его занятий. Поскольку ни одна женщина в Садах никогда не забывала сообщить Писцу Уединенных, что предыдущей ночью получила семя Усермаатра (дата попадала в его точные записи, чтобы относительно времени зачатия не возникало никаких вопросов), у Пепти был список всех маленьких цариц, избранных Усермаатра за те три года, что он служил Писцом в этих Садах. Таким образом, ни одна маленькая царица не могла пасть или возвыситься в глазах Фараона без того, чтобы Пепти об этом не узнал.
Он узнал и о том, что произошло с Мененхететом в доме Нубти. К утру Пепти уже сообщили все подробности — а-и-и-и-х, Казама! Хекет и Медовый-Шарик рассказали ему обо всем еще до того, как легли спать, поскольку пришли в его дом, чтобы записать обретение семени Усермаатра. Разумеется, Пепти не оставил эту историю при себе, и по Садам пополз смех, жестокий, как кольца серебряной змеи. Проходя мимо своего Управляющего, евнухи прижимали ладони к губам. Мененхетет представлял себе, как Писец Уединенных рассказывает эту историю, и видел, как веселье сотрясает его жирное брюхо, но все же его ненависть не горела тем огнем, что подогревает жажду мщения. Мененхетет знал, что эта история все равно будет рассказана так или иначе. К тому же в Садах такие истории скоро устаревали, как гниют опавшие фиги. Более того, он не осмеливался превратить Пепти во врага, ибо тогда Писец мог бы приказать евнухам следить за ним. И он продолжал оставаться с ним любезным. К тому же, будучи единственными высшими должностными лицами в Садах, они были обязаны часто говорить друг с другом относительно записей. Все покупки, сделанные евнухами на базаре, должны были быть записаны Писцом и проверены Управляющим.
После этого Пепти передавал Мененхетету сплетни. Пепти рассказывал их всем. Нерассказанная история — то же, что и не съеденная еда. Так что в то утро, когда Мененхетет прошел через Зал Писцов и встретил евнуха, болтавшего со старыми друзьями, он пригласил его проехаться с ним в колеснице. Пепти, болтавший чуть тише грохота колес по камням площадей и их скрипа в колеях грязных дорог, обладал способностью вставлять слова между криками торговцев и рабочего люда на базаре Фив, так что Мененхетет услыхал еще кое-что о чаше с супом. Судя по всему, обед был испорчен с самого начала, ибо в то утро Аменхерхепишеф вернулся в Фивы после поразительно быстрого и успешного похода в Ливию. Более того, он уже был у Нефертари, когда вошел Усермаатра, а затем Принц без должного приглашения сел близко к Своему Отцу и настолько нарушил настроение за столом, что, когда чаша перевернулась, никто особенно не удивился. Усермаатра даже обругал Своего сына за ожог на Своей груди, где под золотым с эмалью нагрудником уже начал набухать волдырь, а затем ушел. Он направился прямиком во Дворец Маатхорнефруры. Хеттка определенно стала Его любимицей, уверял Мененхетета Писец. Некоторые из Уединенных говорили Пепти, что имя Маатхорнефруры чаще слетало с Его уст в момент излияния, чем имя Его Первой Царицы. Более того, с той ночи Он не разговаривал с Нефертари, а Царица — с Ним. Нефертари решила носить траур по забитому насмерть слуге. Похоже, он был Ее дворецким на протяжении многих лет. Разумеется, для Усермаатра этот траур был ужасным укором. К тому же в эти дни присутствие Аменхерхепишефа являлось величайшей угрозой.
Услыхав об этом, Медовый-Шарик весьма воодушевилась тем, что Усермаатра пребывает в столь расстроенных чувствах, и сказала, что надо призвать Ка слуги Нефертари. Когда Мененхетет спросил, какой прок в Ка простого слуги, когда приходится иметь дело с Усермаатра, Медовый-Шарик ответила, что внезапная смерть, причиной которой стала несправедливость, придает Ка значительную силу независимо от того, насколько низкого происхождения был его хозяин. Итак, она собралась вызвать Ка слуга.
Но только она принялась размышлять об этом, Мененхетет подавился костью, которая вошла в его горло так глубоко, что его глаза вылезли наружу и стали похожи на два яйца. Медовый-Шарик немедленно крикнула своих слуг, и Касторовое-Масло с Крокодилом перенесли его в ее круг из ляпис-лазури.
Без дальнейших приготовлений Медовый-Шарик громко закричала:
«О, кость быка, поднимись из его живота! Поднимись из его сердца! Поднимись из его горла! Из его горла выйди ко мне на ладонь. Ибо голова моя достает до неба, а ноги покоятся в бездне. Кость Бога, кость человека, кость зверя — выйди мне на ладонь!» — Кость изверглась из его горла вместе со рвотой, и он вновь смог дышать, но Медовый-Шарик также стало тошнить. Боги, Чьих имен она не знала, напали на слугу ее сердца — Мененхетета.
Позже той ночью он почувствовал себя достаточно окрепшим и отправился в свой дом, но, оставшись в одиночестве, так затосковал, что решил вернуться к Медовому-Шарику, однако по пути слабость настолько усилилась, что он едва смог одолеть дерево у стены ее садов, а когда вошел в ее покои, нашел ее угрюмой и опухшей, словно она плакала с того самого момента, как он ушел.
