Здесь мой Отец прервал Свой рассказ, будто размышлял о тех видах, что предстали в нашем сознании, и моя мать вздохнула и с восхищением в голосе сказала, что она поражена тем, как много знает Птахнемхотеп о тех-годах-что-остались-позади-нас. Рассказанное Им было подобно чуду, ясно увиденному слепым.
Я смог почувствовать, как приятна Ему эта похвала, но Он сказал лишь: «Я изучил каждый папирус, в котором говорится о Великом Празднестве Рамсеса Второго, а Третье Празднество, о котором Я вам рассказываю, происходило в Тридцать Пятый Год Его Правления — величайшее, и, мне кажется, Я описал почти все события, по крайней мере в полном соответствии с записями. Мне, однако, следует извиниться за то, что Я не смог назвать все титулы придворных и слуг, участвовавших в том Празднестве, поскольку Усермаатра ввел восхитительный обычай (использованный также Моим Отцом для Его Божественного Торжества после Его первых тридцати лет) — жаловать титулы, звук которых никто не слыхал на протяжении правлений по крайней мере последних двадцати Царей, а некоторых — если бы удалось измерить такой срок — более тысячи лет, со времен Хуфу и Менеса. В этом состоит трудность. Не все из титулов были записаны, а некоторые из папирусов Царского Хранилища рукописей, вероятно, перевезли из старого хранилища в Фивах в новое в Мемфисе небрежно, так что они истрепались. Некоторые из титулов неверно записаны. Они нам не знакомы. Но вот ведь в чем дело! В этих делах Я такой же дотошный, как и Главный Писец. Не знаю, быть может, это Моя давняя преданность Птаху, но во Мне живет огромное уважение к Нему, лучшему из ремесленников, поэтому Я постарался узнать все старые кварталы Фив такими, какими они были в те времена, так же хорошо, как сегодня Я знаю мастерские Мемфиса».
При этих словах мой прадед кивнул и сказал: «Все, что Ты описал, изложено верно. — В его голосе прозвучало почтение, по крайней мере я его расслышал, так как воспринимал все чуткими ушами моего Отца, удовольствие Которого от Своего рассказа таким образом не уменьшилось. Он быстро сказал: — Ты, разумеется, был там».
Мененхетет кивнул.
«В окружении Маатхорнефруры?»
«Вместе с Ее Придворной Охраной, — ответил мой прадед. — Ни одной из Его Трех Великих Супруг не было там в первый день: ни Нефертари, ни Истнофрет, ни Маатхорнефруры, но я находился во главе Ее людей-хеттов и чувствовал себя очень неловко, проходя мимо командиров Царской Гвардии Аменхерхепишефа, находившихся в городе. Хотя Принц еще не прибыл в Фивы, они уже были здесь и прекрасно знали, что Он думает обо мне. Мнение это было настолько неприглядным, что я дал себе слово на протяжении этих пяти праздничных дней не заходить ни в одно из тех питейных заведений, где они могли быть, поскольку не хотел быть избитым до полусмерти».
«Вот именно о таких подробностях, — сказал Птахнемхотеп, снова оживляясь, — Я и хотел бы послушать, ибо они относятся как раз к тем событиям, описанию которых писца не обучают».
«Я с уважением выполню Твое горячее желание», — сказал мой прадед, не сводя глаз с нас, сидевших опершись на подушки.
«В Моем рассказе о шествии не было ошибки?»
«Он гораздо полнее того, что сохранила моя память, — сказал Мененхетет. — В тот день я видел лишь происходившее рядом со мной, Ты же видишь все в целом».
«И все же Я уверен, ты думаешь о том, что Я упустил или чего не знал».
«Опишу лишь весьма незначительное происшествие, — сказал Мененхетет. — Теперь оно представляется забавным. Должен сказать, что шествие двигалось по улицам мимо тех мастерских именно так, как Ты его описал, но последняя улица перед Площадью Лодочников огибала угол Квартала Шлюх, который в те дни был намного больше, чем сейчас. Эти женщины встретили нас взрывом насмешек. Все они выглядывали из своих окон, когда мимо проезжали маленькие царицы. И шлюхи никогда бы не догадались, кто они такие (так как маленькие царицы были одеты как Принцессы и ехали в золотых повозках), если бы не их дети, а рядом не было ни одного мужчины. К тому же, признаюсь, маленькие царицы пребывали в столь же радостном возбуждении, что и шлюхи. В этот день к ним было обращено восхищение половины мужского населения Фив, а они настолько не привыкли к подобным жарким взглядам, что их щеки горели ярче их румян».
«Взрыв насмешек вызвал большую неловкость?» — спросил Птахнемхотеп.
«Нет, насмешливые выкрики из Квартала Шлюх очень скоро перекрыл оглушительный визг цитр и гром барабанов в нашей колонне, и мы быстро двинулись дальше, точно так, как Ты и сказал, — вниз к Царской набережной, чтобы встретить Священную Лодку Птаха».
«Ты должен рассказать Мне обо всех неизвестных Мне событиях. Ибо Я желаю войти в эти пять дней и дышать в такт ударам сердца Усермаатра».
«Мне понятно высказанное Тобой желание, — сказал мой прадед. Его холодный взгляд, в котором сквозила спокойная уверенность в себе, вновь скользнул по нам троим, и он произнес: — Я буду служить».
«Слова, достойные Визиря», — сказал Птахнемхотеп.
Мой прадед коснулся лбом кончиков пальцев. «Я буду служить», — повторил он.
И вот мой Отец принялся рассказывать о том, что делал Усермаатра в первый день Божественного Торжества: «Когда Фараон и головной отряд Его свиты достигли берега реки, раздались такие громкие крики, каких не слыхали в Фивах уже много лет. Казалось, что половина жителей города дожидалась, пока вторая половина прибудет на место, и вопли восхваления были даже громче, чем гул ликования два месяца назад, когда после долгого путешествия вниз по реке из каменоломен, расположенных у Первого Порога, прибыл обелиск. И вот на протяжении пяти дней, предшествовавших первому дню Божественного Торжества, начавшегося этим утром, Верховный Жрец, Визирь и даже Усермаатра отправлялись с меньшими, чем это, шествиями, чтобы встретить величайших из того множества Богов, что прибывали и прибывали, и теперь их так же встретили шумными приветствиями. Конечно же, в течение всех пяти дней приготовлений, огромные толпы снова и снова собирались на берегах реки, чтобы поглазеть, как Богов извлекали из Их святилищ, переносили на берег и доставляли вверх по улицам ко Двору Великих на плечах их жрецов, шатавшихся под тяжестью паланкинов, в которых помещался не только сам Бог, но также его переносное святилище, часто построенное в форме лодки. В соответствии с достатком храма, эти лодки из золота, серебра или просто из бронзы, украшенные вставками из золота, были очень тяжелыми. В зависимости от обычаев каждого Бога, некоторые из них были открыты взглядам толп во Дворе Великих, а некоторых никто не видел, и двери Их священных жилищ оставались запечатанными, но независимо от того, был ли то Бог, хорошо известный в Фивах, или Он был привезен из отдаленного нома кучкой бедных, потных, оборванных жрецов, тащивших Его на своих натруженных плечах, толпы ребятишек и нищих непременно сопровождали и таких менее значимых Богов по всему городу. На протяжении последних двух месяцев одна толпа не уменьшалась ни на миг. То была сутолока вокруг обелиска. Его движение на катках по крутым склонам от набережной до Царского Двора, конечно же, не отличалось быстротой, но для всех наблюдавших это было интересное зрелище: поражала длина и безмолвная мудрость, скрытая в черной гранитной глыбе, непроницаемой для всех встречавшихся на ее пути достопримечательностей и запахов.
