«Могу поведать вам, — рассказывал мой прадед, — что, возможно, Рамсес вошел в Ее покой с Кадешем на языке, но когда Маатхорнефрура не стала Его упрекать, а наоборот — предложила в дар Свою руку, Он с облегчением присел в тишине и успокоился. Затем, к Его удивлению, Маатхорнефрура стала говорить о Битве и рассказала Ему то, что Она слышала о ней в детстве. Слушая из соседнего покоя, я вскоре решил, что нельзя было выбрать лучшей истории, более соответствующей настроению, царившему той ночью в Фивах, где на каждом перекрестке горели костры. Действительно, дыхание людей было ближе дыму Кадеша, чем в любой другой из вечеров, что я провел у Нила.
„За год до того, как Ты выступил против нас со Своими могучими войсками, — сказала Она, — наши хетты пошли войной на Медее и одержали крупную победу. Ребенком я часто слышала воспоминания о том, с каким блеском ее праздновали. С городских стен наши жители вывесили тогда легкие ковры самых ярких расцветок: пурпурные, красные и синие — ярче, чем дневное небо, и все они были богато расшиты, так что вскоре стены стали походить на внутренние покои дворца.
Затем Мой дядя Муваталлу и его военачальники устроили великий пир, на котором пили из золотых и серебряных чаш, взятых из храмов завоеванных народов, и Мой дядя находил большое удовольствие, используя подобным образом священные сосуды побежденных. Приказав построить в своем саду решетку для вьющихся деревьев, он повесил на ней голову Царя Медеса. Когда он пил, то любил смотреть на эту голову, висевшую на ветке, — это придавало ему силы. Хотя Моему дяде и не нужна была такая сила. Он сам был почти великаном".
„Я не знал этого, — сказал Усермаатра. Он помолчал в большом сомнении, а затем все же спросил: — Он был выше Меня?"
„Я никогда не видела человека, выше Тебя", — ответила Она.
„Но, когда Муваталлу умер, Ты ведь была еще ребенком. Так что Ты не могла знать этого".
„Знать Я не могла, — согласилась Она, — но сыщется ли такой Царь, который вознес бы свою голову ближе к небесам, чем Ты?"
Он хмыкнул. „Хорошо ли Ты Себя чувствуешь?" Я ощутил Его желание предложить Свой язык Ее белокурым волосам.
„В этот час Я чувствую Себя слабой, — ответила Она, — но готова рассказать Тебе больше".
„Я хочу это услышать".
„Люди за стенами Кадеша, — сказала Она Ему, — знали о приближении египтян. Они получили известие в день, когда Твои войска покинули Газу. Разведчики на быстрых лошадях ежедневно прибывали в Кадеш, неся сведения о продвижении египтян. В городе царило великое беспокойство. Подобно тому как войска Усермаатра продвигались вперед, приближалось и время полнолуния. А утром после полнолуния наступает День Саппатту, и в этот день всякая тяжкая работа запрещена. В день Саппатту хетты не могли сражаться. В Кадеше надеялись, что египтяне прибудут наутро перед Днем Саппатту, и город не падет. Чтобы побудить египтян вступить в битву одним днем раньше, они даже провели особый обряд. В стенах города было разожжено множество костров, и жрецы произносили молитвы, обращаясь к огню. Муваталлу, однако, при этом не присутствовал. Явиться народу в такой момент для Царя — значило показать Свое безрассудство. Царь никогда не должен Сам касаться огня. Когда магия, — сказала Маатхорнефрура, — не сжигает его врага, она пожирает самого колдуна".
„Ну и где же он был, пока горели огни?"
„Готовился ко сну в своем Дворце. Он желал увидеть вещие сны".
„И как же он мог их обрести?"
„Я говорила Тебе как. Много раз. С помощью поста на протяжении целого дня. Вопрос, на который жаждешь получить ответ, также будет голоден.
Муваталлу не знал, приблизятся ли египтяне к Кадешу с левого или с правого берега реки. Он надеялся, что ему удастся задать этот вопрос Самому Мардуку, хотя достичь ушей этого Бога непросто. Это так же трудно, как перейти через пропасть по одному из огромных волос, что растут на голове у Бога. Так что для того, чтобы обрести совершенное равновесие, был необходим наичистейший сон".
„А что, если бы Мардук сказал ему о грядущих бедствиях?"
„Тогда, — ответила Маатхорнефрура, — можно было бы подготовиться к своей злой судьбе. Это лучше, чем слепо ждать".
„Я никогда не хочу слышать плохих предзнаменований", — сказал Усермаатра.
„Мы же, — сказала Маатхорнефрура, — верим, что лучше знать, чем надеяться".
Он хмыкнул. „И что случилось, когда он заснул?"
„Посреди ночи он проснулся с головной болью.
Это был недобрый знак. Если Боги не говорили, надо было дать обет. Жрецы обрили Муваталлу бороду и сбрили все волосы на его теле. Когда их собрали, тяжелые черные завитки переполнили большую чашу.
Верховный Жрец набил этими волосами вазу, запечатал ее, а затем был дан обет, что эта ваза будет доставлена в Газу и там погребена. Поскольку сражение, несомненно, должно было начаться до того, как самый быстрый гонец сможет добраться до столь отдаленного места, обет останется в силе, если он отправится в путь прежде, чем войска сойдутся. И вот посреди ночи они отослали гонца.
Однако, хотя гонец и ускакал, головная боль Царя не прошла. Все, кто находился рядом с Муваталлу, думали, что близится землетрясение. Их ноги скользили по камням, как по спине змеи. Должно быть, то был знак, что неприятель разрушит стены. При землетрясении земля теряет разум и падает много деревьев.
Тогда Верховный Жрец совершил над Царем редкий обряд. Он попросил Муваталлу отложить его скипетр, снять кольцо, корону и отстегнуть меч с ножнами. Затем у статуи Мардука Правитель склонился перед Верховным Жрецом. Поскольку у Муваталлу не было никаких царских отличий, Он уже не был неприкосновенен и с ним можно было обращаться как с простым человеком. Верховный Жрец принялся бить его по лицу, покуда на глазах у него не выступили слезы. Однако головная боль Муваталлу уменьшилась. Теперь у жителей Кадеша появилась надежда, что деревья не вырвет с корнем. И все же предзнаменования были неблагоприятными. За стенами Дворца посреди ночи стенали люди. Стало известно, что, пытаясь увидеть вещий сон, Царь проснулся с тяжелым сердцем.
Так как головная боль Муваталлу не проходила, жрецы объявили, что перед битвой должно использовать более рискованные чары. Однако они оставят Царя совершенно незащищенным. Поэтому Муваталлу должен быть отстранен от сражения. Вместо него предстояло послать на бой заместителя.
Царь, — сказала Маатхорнефрура, — сильно разгневался. Но, согласившись на обряд, он был связан словом, данным Верховному Жрецу. Все плакали, видя боль Муваталлу, вынужденного отказаться от участия в сражении, а он бился головой о стены своего Дворца.
На следующий день никто не знал, кого избрали заместителем Царя. Конечно, он ничем не обнаружил себя до того момента, когда Усермаатра вызвал на бой хетта, готового сразиться с ним на поле битвы. Тогда этот воин выступил вперед. Им был Первый Колесничий, великий мастер искусства владения мечом".
„То был, — спросил Усермаатра, — хетт с бешеным глазом?"
