Когда был потушен последний факел, каждый из восьми черных слуг встал рядом с одной из покрытых клеток. В темноте мы не могли видеть лиц друг друга. Затем Птахнемхотеп щелкнул языком, и при этом звуке накидки были сняты.
Темнота засветилась. Понемногу мы разглядели то, что Он нам приготовил. Каждая клетка была покрыта прозрачным полотном. Изнутри за каждым покрывалом возникли маленькие светящиеся звездочки, которые беспорядочно метались взад-вперед — несметное множество огоньков в каждой клетке. От удовольствия у нас перехватило дыхание, затем мы захлопали в ладоши. Как несказанно трудно было поймать эти многие сотни светлячков! Какими мягкими казались черты моей матери в этом свете, и ах как велико было богатство ее любви! Мы сидели в темноте, освещаемой золотыми звездочками.
ДВЕНАДЦАТЬ
«При свете этих светлячков, — произнесла моя мать, — мы хотели бы услышать Твое желание?»
«Но у Меня его нет», — сказал Птахнемхотеп.
«В нашей семье, — сказала моя мать, — мы стремимся отвечать удовольствием на удовольствие. Что бы Ты хотел получить от нас? Оно — Твое». Я не мог вынести бесстыдства ее взгляда, когда она посмотрела па Него.
«Я могу представить Себе много радостей, — сказал Птахнемхотеп, но тут же засмеялся, как бы отвергая ее предложение. — Пожалуй, Я удовольствуюсь, высказав одно желание. Должен заметить, Я размышлял о нем долгие годы. — Словно подумав и утвердившись в истинности Своих слов, Он кивнул и продолжил: — Свет от этих малюток напоминает Мне огни лагеря войск древности. — Мой отец, очарованный прелестью этой мысли, не смог сдержать возглас восхищения. — Да, — продолжил Фараон, — я попросил бы Полководца Мененхетета, доводящегося тебе родным дедом, мысли которого о времени произвели на Меня столь сильное впечатление, рассказать нам историю Битвы при Кадете».
«Не знаю, — медленно сказал Мененхетет, — когда я говорил об этом дне в последний раз».
«Я могу только сказать, — молвил Птахнемхотеп, — что часто вижу эту битву. Подвиги Моего предка Рамсеса Второго предстают предо Мной во снах. Итак, говорю Я, если ты готов отплатить удовольствием за удовольствие, расскажи Мне о Битве при Кадеше».
Мой прадед помолчал и поклонился: «Как говорит Хатфертити, таков обычай нашей семьи». Выглядел он при этом не более счастливым, чем грозовая туча.
Когда он не произнес больше ни слова, прозвучал голос моей матери. «Расскажи о битве», — сказала она, и в ее тоне была досада, словно Мененхетет мог многое испортить, если не будет осторожным.
После этого воцарилось молчание, вызванное потоком враждебности в мыслях моего прадеда. На его лице явилось еще не прозвучавшее возмущение неба перед бурей, и я почувствовал, как сила этого недоброго чувства передалась непосредственно моей матери. Какими бы уродливыми ни представлялись мне его мысли, такой горечи я не ожидал. «Выродка, который вкушает за ужином помет летучих мышей, пригласили, чтобы он выболтал несколько секретов», — таковы были те невысказанные слова, что перешли от моего прадеда к моей матери.
«Знай, что Мне доставляет удовольствие видеть тебя в Моем доме», — произнес Птахнемхотеп в наступившей тишине.
Мененхетет снова поклонился.
«Я могу говорить, — сказал он, — четырьмя голосами. Я могу обращаться к Тебе как молодой крестьянин, ставший колесничим и возвысившийся до положения Командующего-Всеми-Войсками, начальника Отрядов Амона, Ра, Птаха и Сета во время правления Рамсеса Второго; я могу поведать Тебе, как в своей второй жизни я был самым молодым Верховным Жрецом в Фивах в годы старости того же Рамсеса Второго. Точно так же, я могу рассказать о третьем Мененхетете, ставшем самым богатым из богачей. Родившийся в правление Мернептаха, он жил во времена Сиптаха, Сети Второго и других Фараонов, таких как Сетнахт. Теперь, если Ты пожелаешь, я могу говорить от имени того, кем являюсь здесь — Твоего Мененхетета, знатного человека, Полководца, а позже — знаменитого врача. Я могу, если Ты захочешь услышать об этом, рассказать о заговоре против Твоего отца или о коротком и бесславном пребывании на троне Рамсеса Четвертого, Рамсеса Пятого, Рамсеса Шестого, Рамсеса Седьмого и Рамсеса Восьмого, мы всех их потеряли за двадцать пять лет, да продлится правление Твоего Величества дольше всех Их, вместе взятых».
Мне часто говорили, что высшим знаком достоинства, который мог себе позволить человек, является возможность в полный голос говорить о значимости его звания и о своих свершениях. Однако речь моего прадеда была такой короткой, что показалась грубой, а последовавшие за ней слова привели нас в еще большее замешательство. Они шли вразрез со всеми обычаями обращения к Фараону. Теперь он сказал: «Дважды-Божественный-Дом, Ты говоришь о том, что счастлив видеть меня. Сегодня, однако, Ночь Свиньи. Посему я осмелюсь сказать, что до этого дня Ты не приглашал меня к Своему Двору на протяжении семи лет Своего Правления. Сейчас же Ты сообщаешь, что высшим удовольствием для Тебя явился бы рассказ о подвигах Твоего предка Рамсеса Второго в Битве при Кадеше. Я чувствую горечь невысказанного на языке за своими зубами. Семь лет я ждал, имея в своем сердце больше, чем любой человек в Твоем Царстве. Однако мой Правитель ни разу не призвал меня».
Хатфертити поперхнулась словами, застрявшими у нее в горле.
Однако звук голоса Фараона был чист, как будто Он наконец видел перед Собой человека, мысли которого были созвучны Его собственным.
«Говори еще», — приказал Он.
«Добрый и Великий Бог, мои слова могут вызвать Твою ненависть».
«Я желаю слышать их».
«Из тех при Твоем Дворе, кто смеется надо мной, Ты — первый». «Это не так».
«Это не так сегодня вечером».
«Да, действительно, Я не смеюсь над тобой в этот вечер. Я смеялся над тобой в другие вечера».
«Отголоски, — сказал Мененхетет, — этого хорошего настроения докатились до меня».
Птахнемхотеп кивнул. «Я не знаю никого при Моем Дворе, — сказал Он, — кто бы не испытывал к тебе определенного уважения. Они, безусловно, тебя боятся. И тем не менее ты даешь повод для множества злых насмешек. Есть ли у тебя какие-то соображения о причинах подобных разговоров?»
«Я хотел бы, чтобы причины изрек Твой голос».
«Полагают, что тайные привычки нашего достопочтенного Мененхетета неприятны».
«Они отталкивающи, — ответил мой прадед. — Я известен как выродок, поедающий помет летучих мышей».
«Ну вот, — сказала моя мать, — он произнес это вслух».
«Летучие мыши, — сказал Мененхетет, — это грязные создания, истеричные, как обезьяны, беспокойные, как паразиты».
«Кто может не согласиться с этим? — сказал наш Фараон. — Вероятно, легче говорить о тебе с издевкой, чем понять твою привычку».
Они посмотрели друг на друга, как мужчины, чье молчание говорило слишком многое.
«Делаешь ли ты это, — спросил Фараон, — занимаясь магией?»
