Однако, когда Фараон появился с Верховным Жрецом, я тут же понял, что смотрю на сына Амона-Ра. Ни один из Рамсесов, за исключением Твоих черт, Божественные-Два-Дома, не обладал лицом, столь близким Богам, которых мы видим во сне».
И действительно, в этот момент наш Фараон выглядел ослепительным в Своей красоте. Я не мог оторваться от точеной линии Его ноздрей или изменчивого изгиба Его рта. В моих глазах Он был прекрасней любой прекрасной дамы.
«Я польщен этим сравнением, хотя и знаю, что это — еще один способ доказать, что ты незаменим», — сказал Птахнемхотеп.
Мененхетет любезно поклонился и воскликнул: «Мой Повелитель, Он был прекрасен так же, как двадцать птиц подобны одной птице в мгновение, когда они меняют направление полета. Он был прекрасен, как полная луна, когда она склоняет голову, чтобы скрыться в дымке маленького облачка; прекрасен, как солнце, когда оно подымается и еще так молодо, что мы можем смотреть ему в лицо и знать, что Бог молод. Впервые в жизни я влюбился в мужчину. Это случилось единственный раз. Я понял, что рожден, чтобы служить Его колесничим.
С того момента я постиг смысл любви молодого человека: она проще других чувств. Мы любим тех, кто может довести нас до того места, куда нам без них никогда не добраться».
Здесь он остановился, чтобы кивнуть Фараону, а затем — моей матери.
«К Храму Амона нашего Фараона сопровождали колесничие из моих казарм. Увидев, как они выходят из Святилища, я, как вы понимаете, вышел из ворот Храма вместе с ними, но, оказавшись снаружи, я помчался к своей колеснице, поскольку был вынужден оставить ее с мальчиком на другой стороне от стен Храма. В результате я значительно отстал от остальных, и мне пришлось основательно поработать кнутом, разгоняя всех, кто не давал мне проехать, да еще несколько раз хорошенько вытянуть по спинам попавшихся на моем пути лошадей и ткнуть кулаком в нос какому-то дураку, пытавшемуся ухватиться за мое колесо — я до сих пор помню его лицо и не понимаю, зачем он пытался меня задержать, — а затем я прорвался сквозь толпу и галопом припустил за удалявшимся хвостом быстро двигавшейся процессии, во главе с Рамсесом Вторым.
Какая началась гонка к Храму Птаха! На протяжении года у нас в Мемфисе ходили слухи об умении нового Фараона управлять колесницей. Теперь же я убедился, что Он, без сомнений, мог участвовать в скачках, и мчался Он не разбирая дороги, с таким неистовством, что, должно быть, ноги Амона направляли копыта Его лошадей. Иначе Его кони мгновенно перевернули бы колесницу на бессчетных выбоинах. Рядом с Ним, спокойная, будто в этот момент Ее дамы занимались Ее прической, находилась Его Царица Нефертари, красота тела Которой была на языке у всех нас. Теперь сравниться с ней может лишь красота моей внучки, и я пью за нее, присутствующую здесь с нами этой ночью», — сказал Мененхетет, поднимая свой кубок с вином.
«Да, Я ведь хорошо знаю тело Нефертари, — сказал Птахнемхотеп, — поскольку статуя этой Царицы наверняка есть в Карна-ке, где Она стоит у правой ноги Рамсеса Второго, ниже Его в четыре раза, однако во всем блеске своих роскошных форм». Затем Он тоже выпил за здоровье Хатфертити, и мое лицо вспыхнуло румянцем. В доме моего прадеда на одной из стен был рисунок, изображавший Царицу Нефертари стоящей обнаженной у правой ноги Своего мужа, на нем у Нее высокие и полные груди, значительно больше, чем у других египетских женщин; Ее живот — узкий и выпуклый; Ее бедра — большие и округлые, — на протяжении нескольких дней я размышлял об этом рисунке. Теперь же я покраснел, подумав, что другие могут таким же образом смотреть на наготу моей матери.
«Расскажи нам побольше об этой Царице», — попросила моя мать.
«О, тогда я ничего не мог знать о Ней, — ответил Мененхетет, — хотя позже мне довелось узнать больше, однако я ощутил истинное почтение, глядя на Них, стоящих в головной колеснице. Найдется немного людей, не обнаруживающих своей слабости, когда на них смотришь сзади, будь то очень сильные мужчины или прелестные женщины. Обязательно проявится некая неуклюжесть бедер или плеч, особенно если им известно, что за ними наблюдают. Однако эти Царь и Царица стояли в колеснице, как два листа от одного черенка, которых колышут одни и те же ветры, за тем исключением, что Они встречали не ветра, но выбоины, а Он правил Своей колесницей так жестко, что она летела с колдобины на колдобину. Но Его Царица оставалась рядом с Ним, стоя прямо, лишь двумя пальцами охватив Его за предплечье, и только Ее колени сгибались при каждом сильном толчке, и все это время оба Они продолжали улыбаться народу».
«Как ты мог видеть Их улыбки, — спросил Птахнемхотеп, — если ехал позади Них?»
«Как только что заметил мне Милостивый Бог, я не видел Их лиц. Но я знал, что Они улыбаются, ибо я видел выражение лиц в толпе, эти люди были счастливы, как те, кто видит сверкающие зубы великого Царя и Его Супруги, проезжающих мимо».
«Мудрость, подобная твоей, делает человека лучшим приближенным Царя», — сказал Птахнемхотеп.
Впервые я увидел, как, наверное, Мененхетет мог смотреть на колесницу, так как в его глазах появился блеск древней гонки.
«Должен сказать моему Фараону, — продолжил он, — что тот Рамсес Второй, Основа-существования-под-солнцем, мчался так быстро, что вскоре оставил позади всех остальных колесничих. Да другие и не могли угнаться за Его колесницей. Царица Нефертари была гораздо легче крепкого колесничего из знати со щитом и копьем, да и коней наших не стоило сравнивать. Но к тому же ни у кого не было и Его отваги. Кто мог бы надеяться, что подобная храбрость не обернется бедой? Любой колесничий, повредивший свою колесницу, должен бьи возместить ущерб. Если падала лошадь и ломала ногу, наказание было еще строже. Пробовать было безумием.
Однако так же унизительно бьио позволить Ему уйти так далеко вперед. Я был один в моей колеснице, не обремененной весом второго человека. Поэтому я обошел Почетный Конвой и поравнялся с Фараоном, чуть не лишившись по дороге своих зубов. На каждом неожиданном ухабе моя нижняя челюсть хлопала по верхней, как катапульта. И все же я догнал Их и вскоре уже ехал окутанный клубами поднимаемой Ими пыли. Хотя ни молодой Фараон, ни Его Царица ни разу не оглянулись, краем глаза Они, вероятно, могли увидеть меня на повороте или услышать мою колесницу, потому что, когда мы выехали на обсаженную деревьями длинную дорогу, ведущую к Храму Птаха, на которой в одном ряду теперь могли ехать уже десять колесниц, Фараон поднял Свою руку и коротким движением трех согнутых пальцев, подобно теслу, скребущему небо, сделал мне знак, чтобы я выехал вперед. Когда я поравнялся с ними, Он крикнул: „Как твое имя?"
Возможно из-за тряски во время езды или моего великого страха в Его Присутствии, я произнес свое имя, как оно звучало на крестьянском языке деревни, в которой я родился, потому-то Он его ясно не расслышал и спросил: „Что оно означает?" — и я ответил: „Основатель-речи, Великий Бог, — вот, что значит Мененхетет", — даже не понимая, что мне следовало сказать Милостивый Бог, а не Великий Бог. Однако я искал самых восторженных слов — мне бьио нужно сказать: „Осененный Несравненным Благословением-Ра", но я не мог припомнить других Его имен, стараясь удержать своих лошадей в стороне от Его. Они пришли в ярость оттого, что к ним осмелились приблизиться другие кони. Все это время Царица Нефертари смотрела на меня с отвращением. Я ощущал, что покрыт пылью, и понимал Ее опасение, что от моих колес пыль могла долететь и до Них, поэтому я отъехал на несколько шагов, но не раньше, чем успел получить первое впечатление о Его Царице, которое навсегда осталось неизменным. Она обожала Своего Фараона и желала быть с Ним наедине. И вот появляюсь я, с лицом, на котором пот проступает сквозь щит из пыли, и с оскаленными, как у крокодила, белыми зубами.
