В этом городе, расположившемся на трех маленьких островах, не было, например, лошадей, и каждый либо ходил пешком, либо его несли. В большинстве мест могли пройти в ряд лишь три человека. Стены дома на одной стороне улицы никогда не располагались так далеко от дома на противоположной ее стороне, чтобы обеих нельзя было коснуться расставленными руками, причем я никогда не видел строений, которые уходили бы вверх на такую высоту. Одна семья жила над другой, и так по пять семей, а стены сходились все ближе, по мере того как они поднимались вверх. Ничего не стоило перепрыгнуть с одной крыши на другую, вы почти лишь перешагивали напротив. В результате дверь на крытый дворик на каждой крыше запиралась от грабителей более тщательно, чем выход на улицу.
Когда наша плоская лодка приближалась к пристани, я не мог припомнить более населенного города. На этом острове не было берега, а только тяжелое море да постоянный ветер и выступающие в море пристани, построенные из камней, положенных один на другой. Сотни людей стояли на каждом причале и на каждой пристани. Город за ними выглядел как скалы, высящиеся напротив других скал, а на некоторых из этих крыш были выстроены башни самых необычных форм. На окрашенных стенах можно было увидеть все возможные сочетания красок. Так что это место выглядело необычайно красивым и наводящим ужас. Каменные заросли. Эти три острова располагались так близко друг к другу, что с одного на другой можно было перейти по деревянным мостам, построенным над водой, но, попав в город, уже невозможно было увидеть небо — по крайней мере не больше узкого пространства между построек. Там не было садов или городских площадей. На рынке невозможно было двигаться — такими узкими были улочки; к тому же место это не только воняло улитками, но его улицы закручивались, как улитки. Ты постоянно терял направление, покуда не доходил до самой оконечности любого из маленьких островов, на котором находился. Тогда ты мог посмотреть на море с конца улицы, перед тем как нырнуть обратно, в другую улицу. В этих хождениях я постоянно чувствовал жажду, но там не было ни шадуфов, ни свежей воды. Приходилось пить то, что оставалось от дождевой воды в ее каменных хранилищах, а они были полны соли от камней тех мест. Все было покрыто брызгами морской воды, которые собирались в туман, а он оседал в хранилищах питьевой воды. Я размышлял, как финикийцы добывают ее, пока не узнал, что у состоятельных жителей были собственные лодки — в этом месте невозможно было стать богатым без своей лодки и команды, чего нельзя было сказать обо всех богатых египтянах, — и хозяйка дома посылала их на материк за родниковой водой. Я купил немного воды на рынке и выпил всю, прежде чем смог остановиться.
Никогда не приходилось мне бывать в городе, где земля стоила бы так дорого. Даже самые богатые лавки были маленькими, а мастерские были загромождены еще больше, чем жилые помещения. Торговцы предлагали изделия из золота и серебра, пурпурного стекла и вазы. Они торговали даже подделками наших египетских амулетов, и я узнал, что они могли продавать их в каждом порту Великой Зелени благодаря распространенному высокому мнению о действенности наших проклятий и чар. Несчастные дураки, покупавшие эти подделки в далеких портах, все равно ничего не понимали. Однако вам нужно представить, что производилось в этих мастерских для иноземных покупателей. Египетские мечи и кинжалы, никогда не видевшие нашего Нила, выглядели тем не менее как сделанные у нас, а на кольцах со скарабеями была изображена наша кобра или наш лотос, выгравированные на металле. Я слыхал, что можно попасть на Родос и Ликию, на Кипр и на прочие острова, где живут невежественные греки, и везде местное население носит финикийские драгоценные изделия: их браслеты, их нашейные украшения, их мечи дамасской стали, охотничьи мечи и все виды одежды, которую можно окрасить в пурпурный цвет».
«Но что же, — спросила моя мать, — давали взамен невежественные чужеземцы?»
«Некоторые могли предложить золото. Возможно, они отбирали его у других торговцев; либо они платили драгоценными камнями или слитками серебра. Часто они продавали своих молодых людей, молодых женщин и детей. В некоторых землях они тоже приплод на продажу».
«Я заметил, — сказал Птахнемхотеп, — что, несмотря на то что греческие рабы косматы и зловонны, как любой привезенный сириец, они действительно учатся у нас. И быстро».
Мененхетет кивнул. «Могу сказать Тебе, что тайная наложница Царя Кадета была гречанкой, однако мало кто мог бы ее еще чему-то научить. Притом что шлюхи в Тире пользовались уважением — по крайней мере самые известные из них, и, хотя я и не заходил в Храмы Астарты и не могу рассказать Тебе об их жрецах, я слыхал, что при определенных обстоятельствах шлюхи считались там чем-то вроде жриц и пользовались немалым уважением. Все это, однако, мне рассказывали, когда я еще пребывал в замешательстве от всего увиденного. Никогда еще так много людей из стольких стран не собирались в одном месте. Пройдя вдоль всей узкой улочки от мола, где я высадился, до Храма Мелькарта, я встретил финикийцев и амморейцев, горцев из Ливана и сагалосцев, ахейцев и данайцев, татуированных негров, людей из Элама, Ассирии, Халдеи
[47]
, Урарту
[48]
и с каждого скопления островов; моряков из Сидона, матросов из Микен, я увидел больше разных одежд, обуви и причесок, чем я знал мест, где их носят: высокие сапоги, низкие сапоги, босые ноги, крашеные юбки, белые юбки, красные и синие шерстяные шапки, звериные шкуры, наше белое полотно и волосы париков, как на Твоей голове, тысячи видов. Большинство самих финикийцев ходили обнаженными по пояс и носили короткие хлопчатые юбки различных цветов. Богатых можно было узнать сразу — по прическам. Их волосы были уложены колечками, спускавшимися по спине, и четыре ряда завитков располагались сверху, похожие на четырех морских змеев, спина к спине. При этом в Новом Тире от всего воняло больше, чем в Старом. Целый день люди выскребали улиток на скалах этих трех островков, а дети ныряли за ними. Я никогда не знал, что люди могут плавать, а здесь увидел, как десятилетние ребятишки ныряют в воду, как рыбы.
Моя комната на этом острове находилась в гостинице, а простыни в ней были из красного шелка, стены обтянуты пурпурной тканью. Саркофаг не особо преуспевающего египетского торговца размерами превосходит эту комнату. В моем жилище невозможно было встать во весь рост, а в прихожей не могли разойтись два человека. Позже я услышал, как сверху, на моем низком потолке, развлекается парочка, и понял, что моя комната является одной из двух маленьких спален, расположенных одна над другой. Над и под моим полом были устроены по две комнаты! Две спальни под одним настоящим потолком! Разумеется, в каждом саркофаге имелось подобие окна, о котором я должен упомянуть, сквозь которое можно было выливать свои выделения. Я уже знал об этой местной привычке. Мои сапоги могли бы рассказать вам больше. Настоящим знаком бедности в Тире были босые ноги».
«Я не могу поверить ничему, о чем ты нам рассказываешь», — сказала моя мать.
«Напротив, — сказал мой отец, — я разговаривал со многими, кто торгует в Тире, там все так и осталось».
