38
В ту ночь я не стал принимать пищи. Жители Иерусалима стояли по обочинам дороги и кричали мне: «Царь!» — но не знали, что я обрету свое царство — если обрету — только на небесах. Они же искали монарха, который возродит былое величие Израиля, — величие, которое народ наш знал при царе Давиде.
Рассветная прохлада придала мне бодрости. Я был снова готов идти в Храм, сесть там под священное дерево. Я хотел учить.
Но на тропе под Масличной горой дорогу мне заступили фарисеи. С ними была женщина. Они сказали:
— Наставник, эта женщина обвиняется в блудодеянии. Ее застали прямо в постели. Закон гласит, что ее надо побить камнями. Как ты рассудишь?
Ищут всякую лазейку, чтобы уличить меня в потакании грешникам! Я не поднимал глаз ни на фарисеев, ни на женщину.
— Не прелюбодействуйте. — произнес я. — Кто смотрит на женщину с вожделением, прелюбодействует в сердце своем.
Я сказал это ради юношей, оказавшихся в толпе фарисеев. Глаза их сияли: не всякий день им доводилось открыто смотреть на блудницу. Я знал: их обуревают похотливые мысли, которые скоро найдут дело для праздных рук. Про себя же я подумал: если рука твоя тебя соблазняет — отсеки ее.
Стоявшая предо мной женщина была, по всей видимости, дьявольским отродьем, средоточием сатанинской грязи и срамоты: ведь искушение блудом — самое могучее оружие дьявола. Фарисеи пребывали в полной уверенности, что я найду способ простить ее и признаю тем самым, что потворствую блудницам. Но я молчал. Лишь склонился к земле. И принялся писать пальцем в пыли, точно вовсе не слышал их слов.
Они просчитали все самым изощренным образом. Ведь для ессея прелюбодеяние — прямая дорога в адское пламя. Они наверняка знают, что я изучал Священное Писание и помню, сколь страшна и опасна нечистая женщина. Собственно, они учились по тем же книгам. Вот, к примеру, царевну Иезавель из Второй книги Царств выбросили из окна высокой башни, и ее кровь брызнула на стену, и придворные растоптали ее копытами своих коней. И царь, увидев это, сказал: «Похороните эту проклятую женщину, все же она — царская дочь». Но от нее не нашли ничего, кроме черепа, ступней и кистей рук. Когда донесли об этом царю, он молвил: «Таково слово Господа: псы съедят тело Иезавели, и труп ее станет навозом на поле».
Я не смел поднять глаз на женщину, которую привели фарисеи. И продолжал писать в дорожной пыли какие-то слова. Какие — сам не знал и потому никому не позволял прочитать написанное.
Про себя же я повторял из Притчей Соломоновых: «Мед источают уста чужой жены, мягче елея речь ее: но последствия от нее горьки, как полынь, и остры, как меч обоюдоострый. Она распущенна и непостоянна. И ноги ее — те, что так спешили к разврату, — ведут ее к смерти».
Я не поднимал глаз. Петр сел возле меня на землю и развернул свиток, который всегда носил с собою, чтобы — хотя и был малограмотен — читать на досуге. Оказалось, мы с ним думаем об одном и том же. Толстым, вдвое толще моего, пальцем он указал строки и прошептал на древнееврейском языке:
— «Кто знается с блудницами, расточает все, что имеет.»
Я кивком попросил его продолжить. И он снова зашептал:
— «Прелюбодейная женщина поела, обтерла рот свой и говорит: «Я ничего худого не сделала»».
Я все кивал, стараясь удержаться и не взглянуть украдкой на эту женщину. И повторял про себя слова Иезекииля: «И пришли сыны Вавилона к Оголиве на любовное ложе, и осквернили блудодейством своим, и она осквернила себя ими и открыла наготу свою. Но умножала блудодеяния свои и пристрастилась к любовникам, у которых плоть — как у жеребцов».
В конце концов я не смог устоять и взглянул на блудницу.
Этого я и боялся: она была красива. Тонкие черты лица; длинные, струящиеся по плечам волосы; искусно подведенные глаза. И она была кроткой. Даже надменный и глупый рот не портил этой кротости.
Всю жизнь я боялся прелюбодеяния — и чем больше боялся, тем больше обуревала меня жажда плотских наслаждений. Как часто я мучился неукротимой, неутоленной яростью! Но сейчас я услышал тихий глас души. Быть может, ее ангел просит о сострадании? Мне представилась эта женщина во грехе, С мужчиной. Но все равно она — создание Божье. Она близка Богу — пусть мне не дано знать в чем. Возможно — возможно ли? — даже во грехе с незнакомыми, чужими для нее мужчинами. Если так, отличается ли она от Сына Человеческого? Он тоже должен дарить себя всем людям. Да, она может быть близка Богу даже в тот миг, когда тело ее находится в объятиях дьявола. Ее сердце может быть с Богом, когда телом владеет дьявол. Фарисеи ожидали ответа молча, терпеливо, точно закинувшие сеть рыбаки. Но вот они снова подступились ко мне с вопросом:
— Нами правят Моисей и закон. Они велят побить такую женщину камнями. Что скажешь ты?
Я поднялся и обратился сразу ко всем: к своим ученикам, к фарисеям, к книжникам. Я произнес:
— Если рука твоя соблазняет тебя — отсеки ее.
В их глазах мелькнуло удивление. Я продолжил:
— Лучше войти в другую жизнь увечным, чем с двумя руками — в геенну.
Теперь в их глазах был страх.
— Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его. Лучше войти в Царство Божие с одним глазом, чем смотреть двумя глазами в огонь неугасимый. Не умирает в геенне червь, поедающий твою плоть.
Я был потрясен. Я очистился от влечения к этой женщине, очистился своими собственными словами. И тогда я добавил:
— Кто из вас без греха, пусть первым кинет в нее камень.
В толпе поднялось волнение. Такое внезапное и такое сильное, что я даже покачнулся и предпочел снова склониться и писать пальцем по земле. Словно для меня важнее, что скажет земле мой палец, чем то, что станется с этими людьми.
Вскоре волнение начало ощутимо спадать. И утихло. Их души корчились от собственных прегрешений.
Я увидел, как они уходят. По одному. Первым ушел самый древний старик (видно, слишком много грехов накопил за долгую жизнь). Последними уходили молодые, чьи души еще не забыли невинность. Я остался один. Ушел даже Петр. Передо мной стояла только женщина.
Сначала я не мог поднять головы. Потом все-таки заставил себя взглянуть на нее. Но не в глаза. В ушах моих, словно нашептанный Сатаной, зазвучал стих из Песни Песней: «Бедра твои круглятся как ожерелье, творение искусного художника; живот твой — круглая чаша…»
Меня преследовали злые силы. Я чувствовал в себе беса, который стремился вырваться наружу из черных, немереных глубин. Злые силы были могущественны. И я понял: красоты этой женщины надо остерегаться.
Я решил обратиться к ней словами пророка Иезекииля.
— Страшись греха своего, — произнес я, — ибо сказано: «Я подниму против тебя любовников твоих, и придут на тебя с оружием и колесницами, и поступят с тобою яростно: отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое будет пожрано огнем. И снимут с тебя одежды твои, и возьмут наряды твои. Так положу конец распутству твоему и блуду твоему, принесенному из земли египетской, и о Египте ты уже не вспомнишь».
