Но я владел ею только в постели и нигде больше. Бывали дни, когда Лулу требовала оставить ее в покое, бывали другие дни, когда она не отпускала меня ни на минуту, — в общем, я должен был выполнять любую ее прихоть. Я мог по телефонному звонку явиться в полдень к ней в номер в «Яхт-клубе»: она, видите ли, решила покататься верхом по пустыне. А войдя, я обнаруживал ее в постели. Ей еще не подавали завтрака — я не выпью с ней кофе? Как только официант ставил поднос с завтраком и выходил, Лулу заявляла, что хочет «Жгучий» коктейль.
— Я не умею его готовить, — говорил я.
— Что ты, лапочка, все знают, как готовить «Жгучий». Берут коньяк, потом мятный ликер. Чем ты занимался в авиации — доил корову?
— Лулу, мы едем кататься или нет?
— Да, едем. — Она брала зеркало, внимательно, словно косметичка, изучала свое лицо и высовывала язык своему изображению. — Я прилично выгляжу без макияжа? — спрашивала она как профессионал, не терпящий глупостей.
— Ты выглядишь отлично.
— Губы у меня чуточку тонковаты.
— Прошлой ночью они такими мне не казались, — говорил я.
— Тоже мне ценитель. Да тебя даже труп устроил бы. — И тем не менее она крепко меня обнимала. — Я люблю тебя, дорогой, — говорила она.
— Поехали кататься.
— Знаешь, Серджиус, ты невропат.
— Да, невропат. Мне невыносимо терять зря день.
— Ну а мне неохота садиться на лошадь, — решала вдруг Лулу.
— Я так и знал. Мне тоже неохота.
— Тогда зачем ты надел штаны для верховой езды?
— Потому что если бы я их не надел, тебе захотелось бы кататься.
— Ничего подобного — я не такая. — Продолжая сидеть в постели, она обхватывала себя руками, запрокидывала прелестное лицо на длинной шее. — Честное слово, не такая.
Звонил телефон. Звонок был из Нью-Йорка.
— Нет, я не выхожу замуж за Тедди Поупа, — говорила она журналистке. — Конечно, мерзавец. Да, скажите, что мы добрые друзья, и только. До свидания, дорогуша. — Она опускала трубку на рычаг, вздыхала. — До чего же у меня тупой пресс-агент. Если ты не в состоянии справиться с журналистом-сплетником, что же ты за пресс-агент?
— Почему ты не дашь ему подзаработать?
— Он не голодает.
Так оно и шло. Доведя меня до крайнего раздражения, она начинала одеваться. Кофе холодный, заявляла она мне и звонила, чтобы ей принесли другой. Моему терпению приходил конец. Я говорил, что уезжаю и это окончательно. Она бежала за мной и настигала у двери. Она знала, что я хочу, чтобы меня остановили.
— Я сука, говорю тебе: сука. Я хотела, чтобы ты взорвался.
— Тебе никогда этого не добиться.
— Дело кончится тем, что ты возненавидишь меня. Возненавидишь. Никто меня не любит из тех, кто по-настоящему знает. Да я сама себя не люблю.
— Ты себя любишь.
Она прелестно улыбнулась.
— Это разные вещи. Поехали кататься, Серджиус.
Наконец мы выезжали. Она всегда либо еле плелась, либо мчалась галопом. Однажды мы объезжали заброшенную деревянную загородку, и Лулу велела мне прыгнуть через нее. Я сказал, что не стану этого делать, так как плохо прыгаю. Это было честное признание. Я ведь всего месяц ездил верхом.
— Самый паршивый каскадер готов был бы за пятьдесят штук хлопнуться на задницу, — сказала она, — а ты даже и попробовать не хочешь.
На самом деле мне хотелось прыгнуть. Я представлял себе, как свалюсь с лошади и Лулу будет выхаживать меня. Такого в нашем романе еще не было. А когда я все-таки прыгнул и, считая, что неплохо это проделал, обернулся, чтобы принять аплодисменты, она скакала в обратном направлении. Как я понял, она даже не видела моего прыжка. Когда я нагнал ее, она набросилась на меня.
— Какой ты ребенок. Только полный тупица мог совершить такую глупость.
Назад мы вернулись, не обменявшись ни словом. Мы доехали до «Яхт-клуба», она прошла в свое бунгало, вышла оттуда в купальном костюме и принялась болтать — со всеми, только не со мной. Единственный раз, когда наши взгляды встретились, она приподняла стакан, как в тот вечер, когда был прием, и сказала:
— Лапочка, принеси мне маленький мартини.
Когда начался наш роман, ее осторожность была просто каторгой. Лулу приходила ко мне пешком или впускала меня к себе, только когда стемнеет.
— Они распнут меня, если обнаружат, — жалобно произносила она, — посмотри, что они делают с Айтелом. — Тем самым она ставила меня на одну доску с Иленой. Роман Айтела приводил ее в ярость. — Айтел никогда не отличался хорошим вкусом, — добавляла она. — Любая шлюшка, которая скажет, какой он потрясающий, всегда может продать ему билет на свой благотворительный вечер.
А однажды, когда мы встретили Айтела с Иленой на улице, Лулу не пощадила ее.
— Уверена, она ходит в грязном белье, — сказала Лулу. — И вот увидишь: она станет толстой как корова.
Я возразил, что Илена мне нравится, и Лулу надулась.
— Ну еще бы, она же несчастненькая, — отрезала Лулу. Однако часа через два сказала: — Знаешь, лапочка, возможно, было бы лучше, если б мне пришлось пробиваться в жизни. Может, у меня был бы лучше характер. — И приложив палец к подбородку, спросила: — Я действительно нудота?
— Только когда ты находишься в вертикальном положении… говорит во мне ирландец.
— Ты мне за это заплатишь. — И она принялась гоняться за мной с подушкой. Отхлестав меня как следует, она позволила мне лечь рядом. — Я ужас какая скверная, но, Насильник О'Шонесси, я хочу стать хорошей. Жизнь с Айтелом была сплошным кошмаром. Он смеялся надо мной, а его высокоинтеллектуальные друзья держались свысока. — Она хихикнула. — Когда я жила с Айтелом, я даже училась, чтоб стать интеллектуалкой.
Хотя Лулу решила держать наш роман в тайне, в один прекрасный день она переменила мнение и села ко мне на колени у бассейна в «Яхт-клубе».
— Непременно попробуйте пошалить как-нибудь с лапочкой, — сказала она своим приятельницам, — он совсем не плох.
Это огорчило меня. Я знал, что если б был действительно хорош, она не стала бы продавать меня своим приятельницам. В течение нескольких дней она появлялась на публике только в обнимку со мной. Фотографы в ночном клубе снимали нас. Однажды утром я проснулся и увидел Лулу у моей кровати с газетой, раскрытой на светской хронике.
— Ты только взгляни! Какой ужас! — сказала она.
И я прочел:
Атомная бомба Лупу Майерс и потенциально очередной мистер Майерс, бывший капитан морской пехоты Силджиус Макшонесси, потомок богатой семьи то ли с Восточного побережья, то ли со Среднего Запада. Зашкаливают счетчики Гейгера в Дезер-д'Ор…
Не знаю, получил ли я удовольствие или пришел в ужас от этой заметки.
