А потом навестим одну женщину… Толя, и еще: я хотела тебя спросить, неужели ты так и не понял, что сотворил с тобой и с твоим другом этот мальчик? Ведь ты уже взрослый мужчина… Неужели так и не понял?
— А что говорит Фрида?
— А ничего… Просто дала мне кассету (у нее их целая полка), да и все.
— Значит, колдовство…
Она промолчала.
* * *
Логинов ждал ее в вязовском доме.
— Где ты была? — спросил он, встречая ее на пороге.
— Логинов, придумай что-нибудь новенькое вместо этого «где ты была». Прямо скороговорка какая-то. Ты разве забыл, что я с тобой поссорилась? Так вот, напоминаю.
— Приехали родители Люси… Они сейчас в райцентре.
— Понятно… Теперь этот дом, наверное, будет их. Какое горе… А что с результатами вскрытия?
— В крови Люси обнаружен неизвестный яд, но в очень незначительном количестве. Кровь отправили в город, может, даже и в Москву. Надо же выяснить, что это за яд.
— Если у них осталась кровь, взятая у Любы, то и ее надо будет тоже пустить по тому же пути. Я просто уверена, что эти танцы вызваны наличием в крови этого вещества…
Наталия разделась и заперлась в ванной.
«Как же много всего произошло за эти несколько дней! И это называется деревенский отдых на свежем воздухе?»
Горячая вода немного успокоила ее. Она закрыла глаза и попыталась немного подремать.
Но Логинов все же постучался.
— Если ты мне не откроешь, я уеду в город.
Насовсем. Я мужик и не хочу, чтобы со мной так обращались, ты меня поняла?
Она тотчас открыла дверь.
— Ты мужик? — спросила она, разглядывая его так, словно видела перед собой первый раз. — Ну тогда раздевайся, посмотрим…
* * *
Как ни велико было искушение рассказать Логинову о своей поездке в Ялту, она все же промолчала. И расстроилась одновременно, потому что хотела бы видеть в Игоре доверенного ей и преданного человека.
После обеда, который как раз совпал с ужином, Наталия уединилась в дальней комнате с фотоаппаратом. Промучившись с механизмом, который должен был обеспечить автоматическую съемку, она вышла раздраженная к Логинову:
— Сейчас я попрошу тебя об одном одолжении… Только не смейся, пожалуйста. Минут через десять после того, как я начну играть, войди резко в комнату и сделай подряд несколько снимков. Ты все понял?
— Не то слово. Сейчас, только часы возьму.
Она снова вернулась в комнату, села за пианино и стала играть заношенный до дыр домажорный этюд Черни.
Как она и предполагала, снова зазвучал женский голос, наложенный на голос старика-француза… «Этот способ требует большего терпения. Вот более быстрый прием. Я запасаюсь живыми шмелями и кладу одного из них в небольшую склянку с достаточно широким горлышком, чтобы накрыть отверстие норки, и опрокидываю ее над норкой. Шмель — сначала летает и жужжит в своей стеклянной тюрьме; потом, заметив норку, похожую на его собственную, не долго колеблясь, влетает туда. С ним случается беда: когда он спускается вниз, паук поднимается; встреча происходит в вертикальном ходе. Через несколько минут до слуха моего доходит предсмертная песня шмеля. Потом наступает тишина. Тогда я снимаю склянку и щипчиками с длинными концами вытаскиваю из норки шмеля, но мертвого, неподвижного, с повисшим хоботком. Только что свершилась ужасная драма».
Она бросила играть. Все пропало. Ни разу еще видения не были столь статичны и неинтересны. Прямо-таки школьная лекция по зоологии.
Голова немного кружилась.
Она вышла из комнаты. Логинов протянул ей фотоаппарат.
— Вот, готово дело.
— Ты делал снимки? А я ничего не слышала. Кстати, когда ты открыл дверь, ты не видел никакого старика в широкополой шляпе?
— Нет, я видел лишь тебя, играющую, честно говоря, какую-то чепуху.
— Это не чепуха, — с достоинством возразила Наталия, — а знаменитый до-мажорный этюд Черни, от которого тошнит абсолютно всех музыкантов мира. Так-то вот… Кстати, ты не знаешь, здесь есть где-нибудь фотоателье или что-нибудь в этом роде?
Фотоателье она нашла в Малой Вязовке, а для этого ей пришлось перейти мост. Мужеподобная женщина-фотограф, скорее всего гермафродит, вынула пленку, проявила ее и напечатала несколько снимков. Наталия, увидев их, была поражена. Изображение старика было настолько же четким, насколько и снимок ее головы. Словно две прекрасно сделанные фотографии, а точнее, пленки, налагались друг на дружку, но ни одно изображение при этом не потеряло своего качества.
— Какой-то монтаж, — сказала как бы между прочим женщина-фотограф и закурила.
— Да, это и есть монтаж. Спасибо, сколько я вам должна?
Она вышла из темного помещения фотоателье на яркий зимний свет и зажмурилась.
Но потом, когда глаза привыкли, стала снова рассматривать фотографии. Что же это за старик? Она подняла снимок и закрыла им солнце. И вдруг увидела нечто похожее на водяные знаки, наверное, это был третий слой изображения. Всего семь букв: «J. Н. Fabre».
И она все поняла.
* * *
В магазине ее обступили любопытные женщины, до которых уже дошел слух о женщине-следователе.
— Ну что, как продвигается следствие?
— Все нормально. Убийцу уже поймали.
— Кто из них двоих? Ванеев или Аржанухин?
— Этого я пока не имею права говорить в интересах следствия, — потешалась в душе Наталия, в то же время находящаяся на грани нервного срыва. То, что ей предстояло сегодня сделать, было равносильно самоубийству. — Главное, что все вы можете теперь спать спокойно…
— Но кто же убил Ларису Ванееву?
— Это был несчастный случай.
Разочарованные женщины отходили к прилавку и высказывали свое неодобрение Светлане, продавщице.
Когда женщины ушли и Наталия осталась со Светланой наедине, она сама, не спрашивая, заперла магазин изнутри и подошла к оробевшей продавщице:
— Света, когда была убита медсестра Валя Анохина, которая работала у Ошерова?
— Пятого октября, а что?
— А когда нашли Орешину с Аверьяновым?
— Седьмого октября.
— Что вы думаете по этому поводу?
— Не знаю… Ничего ведь не известно…
— Правильно. Я просматривала дело и наткнулась на записку, которую Анохина передала вам через Аржанухина. Было такое?
— Ну, было…
— А вы помните, что именно было в этой записке?
