Когда она вернулась, он сделал ей предложение – хоть кольцо
было и без бриллианта, зато роз целое ведро. Ольга посмотрела на цветы, хотела
было сказать что-то эдакое, даже губы сложила и брови подняла, он видел, но
передумала и уставилась на него.
Потом сняла с него очки. Он не любил, когда ему смотрели
прямо в глаза. Не любил и боялся.
– Почему ты решил на мне жениться?
– Потому что я люблю тебя.
– А-а, – протянула Ольга уважительно. – Бывает.
– Бывает, – согласился Бахрушин.
Она еще помолчала, а потом сказала решительно:
– Ну, хорошо.
– Что хорошо?
– Давай поженимся. Попробуем, по крайней мере.
И они попробовали, и все вроде бы получалось, только она ни
разу так и не сказала ему, что любит его.
Никогда. Ни в постели, ни на работе, ни до, ни после
очередной разлуки.
Он все знал про себя, а про нее ничего.
…Позвонит она сегодня или не позвонит?!
Бахрушин нацепил очки и переложил бумаги в пухлой папке с
надписью “Управление делами”.
Почему он стал об этом думать?! Почему?! Он ведь умеет
“выключать” ненужные мысли!
Мысль о ней была самой ненужной из всех.
В следующий раз он просто никуда Ольгу не пустит.
Эта простенькая мысль доставила ему удовольствие, хотя он
прекрасно понимал, что при первой же его попытке ее “не пустить” все кончится
навсегда.
И он даже не знал как следует, любит она его или принимает
как своего рода удобство, такое тоже могло быть, вполне!
Он усердно работал, довольно долго, сердито и преувеличенно
внимательно читал бумаги, отвечал на звонки, кому-то дал по шее, кого-то
похвалил, и стопка бумаг немного уменьшилась и поредела, как осенний лес, и про
Пашу Песцова он совсем забыл, и когда в очередной раз позвонил телефон, он ни о
чем не думал, только о том, что по новой структуре “Новости” и сам Бахрушин
подчиняются напрямую председателю, хотя до последнего времени починялись
первому заму, и это было очень удобно, потому что первого зама Бахрушин знал
последние лет двадцать и…
– Алексей Владимирович, Зданович. Трубку возьмете?
– Але, Костя, слушаю тебя.
– Ольга позвонила, – сказал главный сменный редактор, и
голос его странно отдался в пластмассовом телефонном теле. – Связь появилась.
Они сегодня в эфире. Я поставил двадцать ноль семь – двадцать ноль восемь
пятьдесят.
Бахрушин вытряхнул сигарету из пачки и поискал глазами
зажигалку.
– А новости какие?
– В Кабуле ждут штурма. И еще они собирались в Калакату, где
первая линия фронта, не знаю, как они разрешение получили, Леш.
Бахрушин отлично знал – как.
Ники Беляев со своим удостоверением Би-би-си, вот и все
дела!
– Там бывшая ставка Масуда, а Ольга еще записала каких-то
женщин, губернаторскую сестру, что ли, и жену. Они говорят, как плохо было при
талибах и всякое такое.
Зажигалки не было. Бахрушин еще поискал, а потом раздраженно
вытащил изо рта сигарету – сидеть с незажженной сигаретой во рту было как-то
глупо.
– Они на связь выйдут без десяти восемь. Ты придешь?
– Конечно. Кость, ничего она не сказала, как у них дела?
– Сказала, что все нормально. Воды мало, но она получила
какую-то посылку из Парижа. Передавала тебе привет.
Отлично. Его собственная жена передавала ему привет из
Афгана через главного сменного редактора.
Очень по-телевизионному.
– Спасибо, Костя. Храброву попроси мне позвонить.
– О'кей.
Бахрушин положил трубку, и под телефоном обнаружилась
зажигалка. Он вытянул ее и бесцельно пощелкал, позабыв про сигарету.
Значит, Калаката и первая линия фронта.
Господи, помоги мне!..
Как это похоже на его жену – позвонить редактору и так и не
позвонить ему! Конечно, связь – самое дорогое и важное, что у них есть, и когда
связь восстанавливается, первым делом они звонят на работу, а уж потом… Но у
них с Ольгой никакого “потом” тоже почти не бывало.
Ни на что не надеясь, он раскопал на столе бумажку и,
поминутно сверяясь, набрал многозначный номер.
Он помнил его наизусть, но на всякий случай всегда набирал
по бумажке.
Телефон хрюкнул, как будто подавился, и замер. На панели
горели два красных огонька – кто-то висел на линиях, – и Бахрушину казалось,
что аппарат таращится на него выпученными больными глазами.
– Алексей Владимирович…
– Подожди, Марин. Через пять минут.
В трубке что-то щелкнуло, и обвалились далекие короткие
гудки, и что-то завыло угрожающе. Бахрушин нажал отбой и набрал еще раз.
Давай. Соединись. Ну, давай же, чего тебе стоит!..
На этот раз телефон думал значительно дольше, и за это время
у Бахрушина взмокли ладони.
Давай! Попробуй, ты же можешь!
Телефон “не смог” и на этот раз. Что-то в нем словно
лопнуло, и снова посыпались короткие гудки, как осколки стекла.
Ну и черт с тобой!..
Если все будет в порядке, сегодня он увидит ее по телевизору
в прямом эфире, и, может быть, ему удастся сказать ей что-нибудь.
Например, “привет”. Это было бы отлично.
Он посмотрел на часы, чтобы узнать, сколько времени осталось
до эфира. Посмотрел, но, сколько осталось, так и не понял.
* * *
Часа в два переводчик Халед привез разрешение местного МИДа
на выезд из города – просто так, без разрешения и без Халеда, выехать не
удалось бы.
Халед когда-то учился в Ташкенте, и у него даже была
какая-то очень мирная профессия, кажется, хлопкороб или текстильщик. Впрочем,
“текстильщика” придумал Ники, и Халеду это очень подошло. Что-то было в этом
сюрреалистическое – вроде “парфюмера” или “газонокосильщика”. Он говорил
по-русски бегло, зато на вопросы почти не отвечал – словно не понимал. Как и у
всех здесь, у него была борода почти до глаз, смуглая кожа и веселый и дерзкий
взгляд.
С некоторых пор Ольге снились их дерзкие веселые глаза.
У Бахрушина сказочные глаза – орехового цвета, внимательные,
как будто все время настороженные, и мелкие морщинки в уголках, и темные
длинные ресницы. Голливуд, одним словом.
