Да, он с великой радостью заставил бы ее снимать Ольгу
Свиблову и концептуальные фотографические выставки.
Да, он был бы счастлив, если бы ее интересовала не
политическая журналистика, а, скажем, женские ток-шоу – скажите, а сколько соли
нужно класть в грибы, чтобы они не закисли? Скажите, а ваш муж ревнует, когда вы
танцуете с другим? Скажите, а во сколько лет, по-вашему, оптимально вступать в
брак морякам-подводникам?
Да.
Только женщина, которая занималась бы всеми этими нужными и
важными делами, вряд ли была бы его женой.
Разозлившись, Алексей Владимирович спросил свирепо:
– И что я должен теперь сделать?
– Скажи мне спасибо, – предложил Добрынин. – Хочешь, можешь
меня поцеловать.
– Спасибо тебе, Олег. А поцелует тебя Ольга, когда вернется.
– Разозлится?
Бахрушин улыбнулся.
– Еще как.
– Уволится?
– Может, и уволится. Ты же ее знаешь.
– Не отпущу, – подумав, объявил Добрынин. – Скажи Здановичу,
или кто там с ней будет разговаривать, чтобы возвращалась. Завтра же.
Некоторое время они посидели молча, а потом Добрынин
поднялся.
– Ладно. Мне бы на самолет не опоздать, а еще домой заехать,
на своего думского лидера глянуть. Я вернусь через три дня.
Он улетал в Брюссель на форум “За свободу средств массовой
информации” – мероприятие скучное, но приличное, куда всегда съезжались люди,
которым просто нужно было поговорить друг с другом.
Добрынин ездил туда не каждый год, только когда компания
подбиралась подходящая, и Бахрушин не знал, с чем связан его отъезд – с тем ли,
что компания на этот раз оказалась подходящей, или с тем, что пропавший в
Париже Сергей Столетов позвонил помощнику президента России и сообщил, что у
него имеется подлинная запись “террориста номер один”, которого никто и никогда
не видел.
Если верно второе, а Бахрушин подозревал, что именно так и
есть, значит, наступают трудные времена.
– Да, – почти от двери сказал председатель как человек,
внезапно о чем-то вспомнивший, – что там у тебя с Храбровой? Роман, что ли?
Бахрушин почему-то опять не зарыдал, а, наоборот, засмеялся.
– Ну конечно. У меня романы со всеми хорошенькими ведущими…
Обоего пола, кстати сказать.
– Да ну тебя к черту. – Добрынин еще потоптался на пороге,
потом вышел в приемную и закрыл за собой дверь, которая через секунду
распахнулась снова.
На пороге стояла Алина Храброва, очень красивая, очень
высокая, с уже готовой “в эфир” сложной прической, которая делала ее чуть
старше и строже, но в джинсах и немудреном просторном свитерочке.
Председатель ехидно улыбался, придерживая перед ней дверь.
– К тебе… посетитель, Алексей Владимирович.
– Алеш, можно к тебе? Я на пять минуть только.
Извините, Олег Петрович.
– Не за что. Мы уже закончили, а я всегда рад с вами
повидаться. “Новости” смотрю всегда, и ваше участие очень их… украсило.
Непонятно было, комплимент это или все-таки нет, по крайней
мере, как комплимент это не прозвучало, и удивленные плечи Храбровой остались
чуть-чуть приподнятыми, хотя дверь за председателем уже закрылась.
– Что это он хотел сказать, Леш?
– А шут его знает. Мне он сообщил, что у нас с тобой роман.
Она засмеялась. У нее был приятный смех и очень белые зубы.
– Господи, Леша, с кем у меня только не было романов! Я
поначалу обижалась и плакала, а мама меня утешала. А потом мне стало все равно.
А тебе что? Не все равно?
– Все равно, все равно, – выговорил Бахрушин быстро. – Ты
мне лучше скажи, что там у тебя с мужем вышло? Вот это вопрос века, на который
я так и не знаю ответа, а общественность настаивает.
– Какая общественность?
– Да практически вся. Срывание всех и всяческих масок.
Храброва прошла в кабинет, села за столик со стеклянной
крышкой, заглянула вниз, обнаружила девицу, уткнувшуюся в ковер, и фыркнула
непочтительно.
Потом устроилась поудобнее, выпрямив и без того прямую
спину, и положила руки на колени.
– Муж от меня ушел. Три месяца назад. Налей мае кофе,
пожалуйста.
Вот, черт возьми, подумал Бахрушин, включая кофеварку.
Этот самый ушедший муж, как и ушедшая жена, был стандартным
телевизионным диагнозом. Болезнь практически неизлечима и заразна, как вирус
зимнего гриппа.
– Почему он от тебя ушел?
– Да потому, что ему все надоело. Меня дома никогда нет.
“Московский комсомолец” в каждом телевизионном обзоре сообщает о моих
любовниках, прямо списком, как будто они в Думу баллотируются. В “Известиях”
все время пишут, что я ужасно веду программу и меня терпят только из-за
Баширова. – Она улыбнулась совершенной улыбкой, известной миллионам людей в
этой стране, и красиво закурила. Она все делала очень красиво. – Денег я
получаю мало, а содержать меня дорого. Вот и все дела.
– Я тебя расстроил?
– Что ты, Алеша! – Она как будто даже удивилась. – Вовсе
нет. Надо было мне тебе сразу рассказать, а я как-то… постеснялась. Кроме того,
я не думала, что это имеет большое значение. Для тебя, по крайней мере.
– Для меня и не имеет, но… общественность, ты же понимаешь.
Ее плечи опять чуть-чуть дрогнули.
– И ты из-за этого ушла с четвертого канала?
Алина сильно затянулась и посмотрела на Бахрушина сквозь дым
– невеселыми карими глазами.
– А ты из-за чего ушел с “Российского радио”? Сидел бы и
руководил себе, все там у тебя было хорошо.
Но ты же ушел!
– Один-один, – констатировал Бахрушин весело. – Ладно. Если
захочешь, сама расскажешь.
– Ты же, наверное, все знаешь. Никогда не поверю, что ты
справки не наводил, когда меня на работу звал!
– Наводил, – признался Бахрушин, словно уличенный в чем-то
постыдном. – Наводил, Алин. Но почему-то тебя так никто и не сдал.
– Неужели? – удивилась она.
– Точно.
– Странно.
– Не странно. Ты… правда, очень хороший ведущий. Ведущая.
– А Добрынин тоже так думает?
– Ну, приказ о приеме тебя на работу именно он подписывал!
