Не повезет, проведешь в плену десять лет и умрешь под
пыльным глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с выбитыми
зубами и лысой головой!
Ужалить? Прямо сейчас!
Но Ольга справилась – паника еще не знала о том, что она
сильная личность и может справиться с чем угодно!
Она посмотрела в глаза своей панике – и победила, хоть на
время. Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом, в любую секунду
готовая вцепиться снова.
Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-то
положил ее на переключатель передач.
Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.
Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боится
тоже?!
Чужая отрывистая речь ударила в уши, как камнепад.
Заговорили все разом и очень громко. Они всегда говорили так, что Ольга думала
– вот-вот подерутся.
Гийом слушал и молчал.
Пот потек за воротник и постыдно, насквозь, вымочил пояс
штанов. Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытереть
там, где было мокро.
Они все оглянулись на ее движение, хотя она не производила
никаких звуков – наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрением
степной орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!
Ольга стиснула пальцы так, что стало больно ладоням. Они
рассматривали ее какое-то время, словно оценивали – или на самом деле
оценивали? – и Гийом рассматривал вместе с ними, как будто впервые видел, а
потом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.
Беседовали довольно долго – у Ольги от напряжения затекли
плечи, на которые холодными змеиными кольцами давила паника.
Темнота сгущалась стремительно.
Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга вдруг поняла, что до
смерти устала… бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.
Невозможно.
Ни одна работа, ни один репортаж, даже самый блестящий,
этого не стоит.
Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом,
моментально – и уехали.
Пыль заклубилась, заволакивая красные фонари тормозных
огней, и расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.
Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другую
сторону, вниз и вправо.
Откуда он знает, куда ехать? Кругом все одинаковое, а в
темноте вообще ничего нельзя разобрать!
Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и Ольга не
сразу сообразила, что по-прежнему стискивает кулаки, вместо того чтобы
держаться хоть за что-нибудь!
Она взялась за ручку на двери, из которой торчали виниловые
кишки, радуясь тому, что это обычная автомобильная ручка, привычная и гладкая
на ощупь.
– Что им было нужно?! И кто это?!..
– Никто. Крестьяне.
– С автоматами и на джипах?!
– Здесь все с автоматами и на джипах, леди. Здесь война.
– Я знаю, черт побери! – крикнула она. – Я спрашиваю, что им
было нужно?!
Гийом выкрутил руль и нажал на газ. “Уазик” хрюкнул и
рванулся вперед, не разбирая дороги. Впрочем, какие дороги?!
– Они ищут каких-то людей. У этих людей информация, которая
нужна… той стороне.
– Какой стороне?!
– Фахиму.
Ольга не стала переопрашивать – она понятия не имела, кто
такой Фахим и что за “информацию” он может искать в горах, да еще под
американским обстрелом.
Она не спросила, но Гийом сбоку быстро посмотрел на нее –
понял, что не знает.
Журналистка чертова! Профессионал!..
– Фахим – командир самого крупного в этих местах отряда.
Правая рука муллы Омара.
Ого! Мулла Омар – идеолог движения Талибан. Наверное, этот
Фахим – большая шишка.
– Говорят, что он единственный, кто знает в лицо Аль Акбара.
Информацию, которую он ищет, нужна именно Акбару.
– А… эти люди? Талибы?
Он ничего не ответил, и Ольга поняла, что вопрос глуп.
Гражданская война. Конечно.
Сегодня они талибы, завтра – моджахеды, послезавтра – воины
Северного Альянса, а если образуется Южный, через три дня они станут его
воинами. При этом все они – просто крестьяне.
Крестьяне возделывают поля.
Что это за поле, которое нужно вспахивать с помощью “калашей”,
“винтов” и кривых, зазубренных ножей, специально предназначенных для того,
чтобы выворачивать кишки?! Что вырастет на таком поле?!
Уже совсем стемнело, когда они добрались до камышовой будки,
откуда уезжали. Журналистов не было видно, и лошадей, на которых они
переправлялись через реку, тоже, зато возле пыльной коричневой стены курил
Ники. Фары “уазика” выхватили его из темноты, словно моментальное фото, –
чернота, ночь, стена и Ольгин оператор, моментально приставивший ладонь
козырьком к глазам.
Гийом остановил машину, но двигатель не выключил и фары не
погасил. И сам из машины почему-то не вышел.
– Спасибо, – неловко сказала Ольга. – Так что насчет
интервью?
Ники далеко в сторону отбросил сигарету – она прочертила в
темноте длинную оранжевую дугу – и быстро пошел к машине.
– Никаких интервью, – ответил Гийом твердо. – Этот человек с
вами?
– Где ты была?!
– Ники.
– Где ты была, я тебя спрашиваю?!
– Он с вами?
– Со мной, – согласилась Ольга со вздохом. Ей было смешно и
немножко страшно – она еще никогда не видела Ники Беляева в таком гневе.
– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я,
черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, в
конце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, и
Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я не
знаю, где ты!
Халед, придурок, тоже не знает! Здесь никто не знает, была
ли ты вообще! Все журналюги давно уехали! Здесь целый день бомбят, блин! Эти
твари, – кивок в сторону сидящих на корточках возле глиняного крылечка
бородатых людей, – не скажут ни слова, хоть расстреляй их!
Куда ты поперлась?! Зачем с ним поперлась?!
– Скажите ему, что я перевезу вас через реку, – невозмутимо
проговорил рядом Гийом. – Сейчас вы нигде не найдете лошадей.
– Вы очень любезны, черт вас побери! – проорал по-английски
Ники. – Так невозможно работать! В последний раз в моей жизни! – и опять
по-русски с не меньшим пылом:
