– А я вчера ванну принимал, – похвастался Ники неизвестно
зачем и на секунду перестал чесаться.
– В ACTED ездил?! – ахнула Ольга.
Только в домике ACTED – международной организации, строившей
в Афганистане дороги, – можно было помыться. Наверное, этот домик войдет в
историю как самое популярное среди всех работавших здесь европейцев место.
Чтобы попасть внутрь, надо было постоять или посидеть на полу в длинной
очереди. Непосредственно ванная – грязная комнатка с серыми цементными стенами
и двумя баками, с горячей и холодной водой, и несколько металлических кувшинов.
Самое главное попасть внутрь. Попал – как будто в рай. Можно
мыться или чистить зубы.
Бахрушин, наверное, и не подозревает, какое это счастье –
почистить зубы…
– А вы правда на север едете?
Ольга пристально взглянула на корреспондента “Интерфакса”.
Вот зачем ты пришел. За информацией. Тебе до смерти
любопытно, куда мы едем, с кем и зачем. Любопытно “по-журналистски” – как же,
вдруг пропустишь что-то важное и интересное, и “чисто по-человечески” – слухи
об их с Ники романе будоражили не только коллег “на местах”, но и московское
бюро тоже. В последнем телефонном разговоре главный редактор Костя Зданович
что-то уж больно игриво расспрашивал, как там Ники, – словно не мог спросить у
него сам! – и эта игривость резала Ольге ухо, сверлила прямо.
Косте Здановичу в Москве кажется, должно быть, что
Афганистан – это сплошная романтика, слегка подсоленная опасностью и сдобренная
восточными пряностями в духе Ходжи Насреддина!
Ошибается Костя. И относительно романтики, и относительно
Ники.
Никакой романтики. Никакого Ники.
Толя Борейко помолчал и, так как никто ему не ответил, спросил
снова, теми же самыми словами:
– А вы правда на север едете?
Он мог так спрашивать до бесконечности – Ольга знала.
Однажды они снимали пресс-конференцию министра МЧС, который
долго и старательно не отвечал на Толин вопрос, а Борейко все повторял и повторял
его – слово в слово! Министр в конце концов озверел и велел ему катиться с этим
вопросом и даже уточнил, куда именно, и вышел небольшой скандал, который в
конце концов замяли.
С тех самых пор министр МЧС, по слухам, каждый раз
интересовался, кто будет на конференции от “Интерфакса”, и если ему отвечали,
что может быть и Борейко, министр весело сообщал своей пресс-службе, что тогда
пусть она, то есть служба, катится туда же, куда он чуть было не отправил Толю.
Вспомнив про министра, Ольга улыбнулась.
Он был молодой, решительный, сердитый и веселый – самый
лучший из всех известных ей министров, а уж она-то их повидала, как любой
высокоуровневый журналист! С Бахрушиным министр дружил, и они даже один раз
ездили куда-то на своих громадных, тяжелых, вездеходных машинах, напялив куртки
и болотные сапоги, и там, куда приехали, сидели на берегу чистой и быстрой
речки и до утра разговаривали о делах. На их мужском языке это называлось “вырваться
на рыбалку”.
Ольга сидела с ними только до полночи, а потом ушла в домик
спать и до рассвета сквозь сон слышала, как они хохотали. И деревья шумели
высоко-высоко, и холодно было, и тяжелые капли стучали в крышу, и костер
трещал, и река под горой перекатывалась по камушкам. Под двумя одеялами было
тепло, только нос все время мерз, и она, как собака, зарывала его в подушку.
Ей как-то очень радостно и легко дремалось под этими самыми
одеялами, и ночь была глухая, совсем осенняя, и Ольга все время помнила, что
завтра еще один выходной, а в Москву они вернутся только в понедельник, до
которого целая жизнь!..
А потом пришел Бахрушин и разбудил ее грохотом своих
сапожищ.
И, не открывая глаз, она слушала, как он топает и сопит,
сдирая с себя свитер и джинсы, и это так ее волновало!.. Он повалился рядом,
полежал и стал решительно раскапывать одеяла, раскопал и обнял ее, – у него
была прохладная кожа, и щеки, колючие от щетины, и от него пахло дымом, осенью,
одеколоном и чуть-чуть спиртным.
Он долго целовал ее холодными, настойчивыми губами, и
прижимался щекой к виску, и гладил ее горло, и за ухом, где она особенно
любила, а потом зачем-то спросил:
– Ты спишь?..
И у него был странный, перехваченный голос, как будто он
тоже сильно волновался…
Вдруг сейчас ей показалось, что ничего этого не было.
Она все придумала. Оттого, что сильно устала за эту
командировку, оттого, что бомбили каждый день, что выключился телефон, оттого,
что приперся Толя Борейко, испортил настроение.
– А вы правда на север едете?
– Правда! – гаркнул Ники. – Мы! Едем! На север!
– А кто везет?
– Никто не везет. Мы сами себя везем.
– А машину где взяли?
“Взять” машину было невозможно, и все это знали.
Все местное население от мала до велика делало бизнес на
приезжих, и населению было абсолютно наплевать, что это за приезжие –
журналисты, военные, гражданские, строители, врачи без границ – “и без мозгов”,
прибавлял обычно Ники, – кто угодно.
Машина до Панджера – шесть тысяч долларов. Не хочешь
платить, не поедешь, а ехать надо, и мало того, еще оборудование везти –
камеру, генератор, монтажный стол. Будешь выламываться, скажут семь. Или
десять, им все равно, кто-нибудь да поедет, а им не к спеху. Некий документ
местного МИДа, разрешающий выезд из Кабула, стоил двести долларов с каждого
выезжающего, если официально, и еще нужно выстоять очередь в несколько дней, из
которой нельзя уйти, записав номерок на ладони. Можно заплатить триста, и
документ выдадут без очереди. А еще бумаги и разрешение на оборудование! А еще
бензин, вода и жилье, за которое тоже нужно платить! Например, номер в данной
гостинице стоит примерно как пятизвездочный люкс в Москве. Всем приходилось
раскошеливаться, чтобы снимать войну.
Кому война, а кому мать родна…
Вот умная и, главное, свежая мысль.
– И чего?! Кто платит? Бахрушин, что ли?! – продолжал
недоумевать Толя Борейко. – Да нет, ребята, что-то вы мне темните!
– Это не правильно, – лениво поправила его Ольга. – “Мне
темните” не говорят.
– Да нет у Российского телевидения таких денег и не было
никогда! За ваши разъезды платить!..
Толя был настоящий журналист, и мысль о том, что
коллеги-конкуренты могут его обскакать, казалась ему невыносимой.
– Да какое тебе дело, кто за нас платит?! – из ванной
крикнул Ники. Кажется, он опять рассматривал себя в зеркале, искал следы былой
молодецкой удали.
