Уютное гнездышко, убежище звезды – черт побери все на
свете!.. Он-то как сюда попал?!
Он еще потоптался, покосился на нее. Она улыбалась глянцевой
телевизионной улыбкой, как будто в камеру, и эта улыбка сильно его задела.
– Пока.
– Пока.
Она поцеловала его в щеку глянцевым телевизионным поцелуем –
лучше бы не целовала! – и одним движением открыла оба замка.
Ники протиснулся мимо, выбрался на площадку и глупо помахал
рукой, в которой были зажаты перчатки.
Она кивнула и закрыла дверь.
Попрощались.
На лифте он не поехал. Он бы умер от клаустрофобии, хотя
ничем таким никогда не страдал.
Он сбежал восемь этажей вниз, сильно грохоча ботинками по
ступеням, и бабулька-вахтерша высунулась на грохот из своей каморки – очки
сдвинуты на кончик носа, а в руке газета.
Интересно, что она читает в семь часов утра?!
– До свидания, – пробормотал Ники, посмотрел на газету и
усмехнулся.
Называлась она “Эротика и жизнь” – дает бабулька-вахтерша!
* * *
…”Лендровер” встретил его привычным холодным и острым
запахом. Пахло кожей, сложной автомобильной парфюмерией, которую он любил, и
Алиниными духами.
Он повернул ключ и посидел, прислушиваясь к ровному урчанию
двигателя.
Духи.
Он хмуро оглядел салон и увидел. Ее вчерашний шарфик,
который она сорвала с шеи, когда они начали безудержно целоваться, потому что
вдруг оказалось, что нет никакой возможности дотерпеть до дома, был засунут в
карман на двери. Перегнувшись, Ники потянул за тонкую ткань и вытащил его весь.
Черт возьми. Ужас.
Шарфик перетекал у него по ладони, а он сидел и смотрел, как
перетекает.
Он не пойдет назад – ни за что. Они уже попрощались –
кончено. Он “держит себя в руках и отдает себе отчет” – как всегда.
Вот вернется из Багдада, и они… они…
Что?..
Поженятся? Будут жить долго и счастливо? Состарятся вместе?
Родят красивых и здоровых детей и умрут в один день??
Он сжал кулак с шарфиком – показалось, что в там ничего нет,
– потом решительно сунул его в карман, дернул рычаг и нажал на газ. “Лендровер”
прыгнул, приземлился, слегка дрогнул тяжелым и сильным телом, похожим на его
собственное, – Ники всегда считал, что они похожи, он и его машина.
У него еще были дела. Он должен поставить на стоянку машину,
съездить на Би-би-си и успеть на самолет.
С Алиной Храбровой он уже попрощался.
* * *
Пошел сюжет, студия на две минуты и сорок семь секунд
вылетела из эфира, и Храброва сказала громко:
– Ребята, у меня в “ухе” звук плавает. Что там у вас, Костя?
Операторы зашевелились за камерами, все сразу, как большие
рыбы в стоячей воде, и опять замерли.
– Алин, – громыхнуло сверху, – чуть влево сдвинься. Ну, на
пять миллиметров. Да-да, все, стоп! Отлично.
– И с суфлером сегодня что-то, – рассеянно сказала она. В
суфлер она даже не смотрела.
Это традиция такая, Ники знал. Когда все слишком гладко,
что-нибудь непременно случается. Хоть что-то должно быть “не так”. Иногда они
сами выдумывали проблемы, чтобы “не сглазить”.
– Алина, следующим идет Афганистан.
– Я знаю. Кость.
Ники стоял и смотрел, сунув руки в карманы.
Они уже попрощались. Зачем он здесь?..
Тут она вдруг подняла голову, моргнула от изумления и
уставилась на него. Прямо ему в лицо своими карими глазищами, “известными
миллионам зрителей в этой стране.
– Ники?!
Он очнулся и понял, что давно уже вышел из-под света,
который делал его невидимым, и теперь торчит почти посередине студии, прямо под
операторским краном.
– Что ты здесь делаешь?!
Он засуетился, оглянулся, стал отступать, вся студия,
казалось, пялится на него, и громоподобный “голос с небес” вдруг грянул:
– Минута до эфира, что там у вас, черт возьми?!
– Ники, почему ты не улетел?!
– Я… сейчас улечу.
Секунду она смотрела ему в глаза – только одну секунду.
И вдруг вскочила.
По студии как будто промчался торнадо.
– Алина!..
– Вернись! Сядь!
– Твою мать!.. Что там происходит?! Юра!
– Сорок шесть секунд!
– До эфира сорок шесть секунд, вашу мать!..
Никто ничего не понимал.
Старательно балансируя на тоненьких и не правдоподобно
высоких каблуках, которые она надевала только в эфир, Алина Храброва скатилась
с подиума, пригнулась, перебежала под краном – студия и аппаратная ахнули
десятком перепуганных голосов, – и подбежала к Никите Беляеву.
– Алина!!! – заревело и завыло из всех динамиков. – Тридцать
секунд! Вернись!
Ники понял, что она намерена сделать, только в самый
распоследний момент. Понял и едва успел раскинуть руки, и поймать ее, и прижать
к себе.
Сердце на этот раз точно разорвалось.
– Алина! Вернись!
– Двадцать пять секунд!
– Ребята, что делать?!
– Костя! Останови ее!
Наверху распахнулась дверь, и кто-то побежал, громко топая,
по металлической лестничке, чтобы вернуть на место впавшую в буйное
помешательство звезду, решившую погубить не только программу, но и все
Российское телевидение, так сказать, в целом.
Федеральный эфир смотрят все – не только рабочие и
колхозники, не только шахтеры и вахтеры, бурильщики и курильщики, но еще и
министры, вице-премьеры, отдыхающие от государственных забот, и парочка-троечка
олигархов, и десятка два телевизионных боссов со всех каналов, да мало ли еще
кто!..
Она прижалась накрашенной душистой щекой к его щеке, очень
близко сияли темные глазищи, всегда приводившие его в трепет – ни у кого, кроме
нее, не было таких ярких, таких страшных, таких веселых глаз!
– Алина, что случилось?!
– Алиночка, может, тебе валокордину?!
– Беляев, уходи уже!!
– Ребята, есть у кого-нибудь успокоительное?!
