Почему-то ее речь произвела на всю компанию большое
впечатление. Они смотрели на нее и молчали.
Может, она сказала какую-то глупость? Или позволила себе
лишнее? Или все дело в том, что они «свои», а она «чужая»?
— Инга Арнольдовна, а вы мне покажете, как нужно есть палочками?
— вмешался Иван. — И мне правда можно снять кроссовки?
— Кроссовки нужно снять обязательно, — ровно сказала
Ингеборга. Ей было очень неловко, — и есть палочками я тебя научу. В этом нет
ничего сложного.
— Значит, — Степан опять подцепил ее руку. Ему хотелось
подержать ее за руку так, чтобы все это видели, — что мы имеем? Мертвого
Муркина, который шантажировал Сашку и кого-то еще, о ком знал Петрович и
собирался мне рассказать. Петровича, который умер предположительно от
сердечного приступа, так ничего и не рассказав. Зато из его сообщения явствует,
что Леонид Гаврилин тоже каким-то боком нас касается. Вроде он совсем ни при
чем, а оказывается, при чем. Сашка была в ночь на семнадцатое в Сафоново и
видела мою машину. Утром семнадцатого Черный подобрал в котловане мою
зажигалку, про которую вспомнил только сейчас. Из всего этого следует, что
Муркин шантажировал меня, и я его убил. Правильно?
— А тот, второй зам? — спросила Ингеборга, напряженно
ловившая каждое слово. — Ну, которого сбила машина. Или имеется в виду, что его
тоже сбил ты?
— Нет, — сказал Степан мрачно и вытащил пальцы из кулачка
Ингеборги, — его сбил не я. Его пыталась убить его собственная жена, которая
застукала, что он ездит к любовнице. Это менты сказали. Она к ним сама пришла.
— Господи Боже мой, — пробормотала Ингеборга, — ужас какой.
Все помолчали, как на поминках.
— Каким-то образом нужно точно установить, моя машина была
той ночью в котловане или не моя, — наконец сказал Степан, — и если моя, то кто
на ней ездил.
— Кто только на ней не ездит! — подала голос Саша. — Как это
можно установить, когда столько времени прошло?
— Не знаю, — буркнул Степан, — понятия не имею.
— А зажигалка? Как она в котлован попала? Когда ты ее
все-таки потерял?
— А черт ее знает. Я их всегда теряю, эти зажигалки. Я
каждый день сигареты покупаю и новую зажигалку.
Ингеборга быстро на него посмотрела. Она еще мало знала его,
но, даже зная его совсем мало, она очень отчетливо расслышала в его голосе
фальшь. Он явно не хотел сообщать о чем-то своему заму и драгоценной подруге.
— Я должен подумать, — сказал Степан, отвернулся и стал
рассматривать рыбок в аквариуме, — Черный, оставь мне зажигалку. Может, я чего
дельное вспомню. Только я еще раз хочу сказать, ребята, — я Муркина не убивал.
И Петровича тоже.
— С чего ты решил, что Петровича… Петрович же от сердца
умер!
— Да, — согласился Степан, — от сердца.
Им было неловко друг с другом, и это было ужасно. Степан не
мог рассказать про пузырек, найденный в спецухе Петровича, Саша нервничала, а
Чернов делал вид, что ничего не замечает.
Кроме того, и зама, и офисную барышню, как про себя называла
платинововолосую Ингеборга, вконец измучило любопытство — появление шефа на
людях с дамой, очевидно, было явлением редким и загадочным, требующим
немедленного и долгого обсуждения.
Поэтому ужинать ни зам, ни барышня не остались. Чернов еще
потискал Ивана, покрутил, потряс, пободал, выражая нежность, а платинововолосая
напоследок оглядела Степана и Ингеборгу встревоженными оленьими глазами, и они
ушли. Последний раз мелькнули белые волосы и стильная куртка «Беннетон»,
швейцар в «драконовом», только синем, халате распахнул перед ними дверь, и они
исчезли из виду.
— Пап, а мы что, тоже есть не будем?
— Будем, будем, — успокоил Степан сына.
Голова болела, в ней было множество всякого-разного,
неприятного и страшного, поэтому в данный момент Павел Степанов Ингеборгу совсем
не боялся и думать о новом способе дрессировки зверей ему было некогда.
— Что такого ты знаешь про эту зажигалку? — спросила
Ингеборга. — Что ты не стал им говорить?
— Я не стал им говорить, что я свою зажигалку «Кельн Мессе»
выбросил в офисе заказчиков где-то в начале апреля. Даже день можно точно
установить, потому что у меня в ежедневнике записаны все дни, когда я у них
бываю. Это целая история, визит в офис к заказчикам! В апреле я был у них
только один раз и зажигалку там выбросил. Точно. Я никак не мог прикурить, в
ней газ кончился. Я щелкал, щелкал, как дурак. А потом выбросил ее в корзину. А
эта, видишь, работает!.. — Он снова щелкнул зажигалкой и посмотрел на ровное
пламя. — Я привез с выставки две — себе и Сашке. Сашкина у нее. Следовательно,
это третья.
— Третья?
— Ее мог привезти только Белов. Или это просто какие-то
космические совпадения. Таких не бывает.
— Ты же сам сказал, что Белов тогда не курил!
— Ну и что? Он мог просто прихватить ее как сувенир.
— То есть ты считаешь, что в котловане ночью был твой второй
зам?!
— Или кто-то, кому он подарил эту дурацкую зажигалку.
— Подарил? — переспросила Ингеборга изумленно. — Кому он мог
ее подарить?!
— Кому угодно, — сморщившись, сказал Степан, — Чернову, к
примеру. Это вполне в его духе. Тем более Черный злился, что в Германию не он
полетел, а Белов. Понятно?
* * *
Приговора осталось ждать совсем недолго. Недаром и снег
пошел. Снег в мае после такой жары — верный признак наступающего конца света.
Порой ему самому трудно было разобраться в собственных мыслях — где спектакль
для деревенских идиотов, а где правда.
Ужасная правда, которая грозила ему клюкой, как смерть, и
тень от этой клюки подступала к нему все ближе и уже почти касалась сбитых
носов его ботинок.
Дьявольские тени больше не тревожили его, но тех нескольких
разов было вполне достаточно. Он знал, что в следующий свой приход сатана
потребует от него жизнь, и он безропотно и трусливо отдаст ее, потому что
бороться он никогда не умел и вообще не знал, как это делается.
Он замычал от жалости к себе и от сознания, что теперь-то
его жизнь уж точно пропала, и взялся руками за голову. От этого движения тени
шевельнулись в углах, а собственная голова показалась ему чьей-то чужой
головой.
Может… сбежать? Сбежать, пока сатана не пришел за ним?
У него есть деньги — совсем немного, но хватит на билет в
общем вагоне до какой-нибудь неблизкой станции, а там — сойти с поезда и идти
пешком, через поля, через дремучие леса, через озера, реки и горы до тихой
обители, где его примут, пожалеют, оберегут от всех напастей.
