— Затем, что он полезный.
— Да, но сам-то ты его не пьешь!
— Хорошо, я буду пить вместе с тобой.
— Лучше я не буду пить вместе с тобой.
— Лучше, — вмешалась Ингеборга, — пить через день. День
морковный, день апельсиновый, и никому не будет обидно. Апельсиновый сок тоже
очень полезен.
Уже не в первый раз Степана приводило в восторг, как
моментально она ухитрялась разрешить все их глубочайшие внутренние
противоречия.
Иван, обрадованный перспективой замены морковного сока на
апельсиновый, плюхнулся на стул, зажал нос и залпом выпил положенную утреннюю
кружку.
— Сейчас мы поедем на Арбат, — объявила Ингеборга, — ты
должен как следует поесть, потому что вернемся мы не скоро.
— Пап, ты с нами?
— Я поеду на работу. Но ненадолго. К обеду вернусь.
— Ладно, пап. Тогда мы купим какую-нибудь игру и вечером
поставим, ладно? Ладно, Инга Арнольдовна?
Степан вытащил из цветной коробочки еще один пакетик чаю,
сунул в свою кружку и налил воды, задумчиво глядя, как над кружкой поднимается
тонкий ароматный пар.
Странное дело.
Его почти не занимали мысли о том, что происходит у него на
стройке и в жизни вообще. Все место в голове занимала Ингеборга и все новое,
славное, настоящее, что было связано с ней. Он не вспоминал про зажигалку
«Кельн Мессе», про тормозной фонарь, про отравленного Сашиного мужа, про
сообщение от Петровича, оставленное на автоответчике, про Белова, которого едва
не угробила Нина.
Нынешним утром его это не интересовало. Он только напряженно
и внимательно подсчитывал, сколько ему понадобится времени, чтобы разобраться с
Леночкой, а потом доехать до Сафонова, и в котором часу он уже сможет быть
дома. С Иваном и Ингеборгой.
А вообще говоря, ему бы надо позвонить. Конечно, еще рано,
особенно учитывая, что сегодня суббота, но позвонить ему все-таки надо. Всякое
может быть, вдруг ответ для него готов.
Вспомнив о звонке, он уже не мог думать ни о чем другом и
едва дождался, пока Ингеборга и Иван соберутся на улицу Иван одевался, как
всегда, очень долго, три раза перешнуровывал ботинки, потому что что-то все
время ему мешало, потом препирался насчет шапки — какие шапки в мае! Ну и что
же, что снег! — потом искал свой носовой платок и, не найдя, просил свежий,
потом он забыл рюкзак и возвращался за ним с лестницы, потом приключилось
что-то еще, и Степан уже начал орать, а Ингеборга наконец выставила его сына из
квартиры.
Как только за ними закрылась дверь, Степан позвонил, но, как
и следовало ожидать, никого не застал. Он задумчиво сунул трубку в гнездо и
почесал в затылке, надеясь, что прямой массаж головного мозга поможет ему
соображать быстрее.
Даже без той информации, которую он должен был получить, ему
все равно было о чем подумать.
Он думал довольно долго и даже нарисовал на листе бумаги,
вырванном из блокнота, какую-то нелепую схему, в центре которой был он сам, а
вокруг близкие ему люди. Стрелы от них шли прямо к нему, переплетались и тыкали
друг в друга и в него самого.
С отвращением порассматривав схему, он перевернул листок на
другую сторону, но больше нарисовать ничего не успел. Зазвонил телефон, и
Степан схватил трубку.
— Да!
— Доброе утро, Павел Андреевич! — душевно начал капитан
Никоненко. — Небось и не ждали так рано?
— Я вам уже звонил, — буркнул Степан, — у вас в конторе не
отвечал никто.
— Ну, кто же станет отвечать у нас в конторе утром в
субботу! А мобильные для милиции в бюджет не заложены. Так что… неча на зеркало
пенять, коли…
— Ну да, — сказал Степан и усмехнулся.
— Сделали мне анализ таблеток, Павел Андреевич. Деньги,
конечно, зло, но без ваших денег меня знаете куда послали бы? А так сделали. За
один вечер.
Спина внезапно похолодела, и трубка показалась тяжелой и
непривычной, как боевая граната на учебных стрельбах.
— И что?
— Ну конечно, никакой это не яд, Павел Андреевич! Но и не
клофелин, да будет вам известно. Это сильнодействующий сосудорасширяющий
препарат. В продаже его нет, это довольно сложная химия. Сказать вам, как
именно он называется? — Никоненко зашелестел бумажками. — Там много каких-то
умных слов вроде «тринитробутан» или «этил-бензол»…
— Да хрен с ним, с названием! — перебил Степан. — Суть-то в
чем?!
— А суть в том, Павел Андреевич, что если эту химию запить
алкоголем, то моментально произойдет нечто ироде кровоизлияния в мозг. Инсульт.
Если человек в принципе здоровый, до смерти не убьет, но башка вполне отказать
может, а также руки-ноги. А если человек сердечник или гипертоник — все. Скорее
всего летальный исход. Так все и вышло с вашим прорабом. Он ведь, как я
понимаю, весь вечер с вашим замом водку пил?
— Пил, — согласился Степан.
— Ну вот. Выходит дело, ваш зам его и… отправил на тот свет.
— Почему зам?
— А кто же, Павел Андреевич? Именно зам знал, что они
вечером будут пить водку, именно этот ваш зам целый день проторчал на стройке в
обществе вашего прораба, именно он собирался ночевать на объекте, потому что
накануне он вроде бы поссорился с женой, и так далее…
Именно этот зам притащил вчера позабытую им в кармане
зажигалку «Кельн Мессе», которую он нашел в котловане рядом с мертвым
Володькой. Именно этот зам вытащил из сейфа тетрадь, опасаясь, что она может
повредить его драгоценной Саше. Именно этот зам больше всех настаивал поначалу
на том, что Володькина смерть — это просто несчастный случай на производстве…
Хрен знает что.
Полный «аллес капут», как говорили в каком-то фильме.
— Вы… в Сафоново собираетесь, Павел Андреевич? — осторожно
поинтересовался Никоненко в трубке.
— Да, — сказал Степан. Черт побери. Час назад в его жизни
все было просто прекрасно. — Я подъеду к обеду, Игорь Владимирович!
— Ну и я подъеду, — пообещал Никоненко, и это обещание
прозвучало угрозой, — тогда до встречи, Павел Андреевич!
Степан положил трубку на стол и крутанул ее вокруг своей
оси. Трубка закрутилась на гладкой поверхности, как волчок. Степан задумчиво
смотрел на нее.
Нет.
Что-то здесь не то.
Это не может быть Черный.
Черный, наверное, мог бы прикончить кого-нибудь в драке.
Застрелить. Покалечить своими дикими восточными приемами, которых он знал
множество. Но отравить?!
