— Такое… дьявольское лицо.
— Красивое?
— Не знаю, — плачущим голосом сказал пророк и закрылся
сложенными ковшиком ладонями, — не знаю я! Я боюсь, боюсь, я знаю, она придет
за мной, найдет меня… Господи, спаси и помилуй!
— Да прекрати ты! — прикрикнул на него белобрысый Виталий. —
Дальше говори.
Степана удивило, что нужно говорить что-то еще. Ему
казалось, что уже вполне достаточно.
— Она в последний раз вчера приходила. Нет, позавчера. Нет.
Не помню. Сказала, чтобы я взял топор и сегодня ночью пришел сюда, к воротам.
Сказала, что сегодня она за все мне заплатит. За все труды. Что я больше ни о
чем не буду беспокоиться. Что я должен сделать последний шаг.
Чернов длинно присвистнул.
— С топором, значит? — переспросил он Леонида Гаврилина. — К
воротам? Ночью? Твою мать!..
— Я не хотел! — припадочно закричал Леонид Гаврилин. — Я не
хотел!!! Я говорил, что не пойду, не смогу!!! А она сказала, что все равно меня
найдет! Заставит! За волосы к воротам приволочет!!!
Он вдруг сполз со стула прямо к ногам своего спутника,
зарыдал так отчаянно и громко, что Павел Степанов всерьез перепугался.
— Черный, дай воды! Да перестань ты рыдать, нас тут смотри
сколько, мы твою сатанистку и близко не подпустим! Черный, дай, блин, воды!
— Воды ему еще! — пробормотал здоровяк презрительно и сильно
дернул рыдающего Леонида Гаврилина за волосы. — Хватит, Ленька, кончай вопить!
Ну!
Леонид Гаврилин утих на удивление быстро, с пола поднялся
самостоятельно и, пошарив трясущейся рукой, вернул себя на стул.
— А ведь электрик! — тоном человека, который огорчается
из-за того, что потерял почти новые рукавицы, сказал Виталий. — Сто раз
говорил, бросай пить, приходи ко мне, я тебе платить буду, жить станешь как
человек!.. Да что говорить!
И он махнул здоровенной натруженной ручищей.
— Спасибо, мужики, что предупредили, — проговорил Степан
негромко, — ну, Черный? Что делать станем?
— В милицию звонить, — буркнул Чернов, — по-моему, самое
время настало.
— Оно, конечно, может, и настало, — согласился от двери
никем ранее не примеченный капитан Никоненко, — только вполне можно и не
звонить. Милиция уже прибыла.
* * *
В полном соответствии с планом Чернов уехал, как только
начало смеркаться. Никоненко отбыл еще раньше, так что если кто и наблюдал за
объектом, должен был удостовериться, что к ночи Степан остался в конторе один.
Он лежал на продавленном, воняющем чем-то кислым диване,
курил, смотрел в дощатый потолок, на котором от уличного фонаря лежали косые
синие тени, и вяло думал о том, что сейчас вот-вот все закончится.
Все закончится, он поднимется с проклятого дивана,
впившегося в бока всеми пружинами, и поедет домой к Ингеборге.
Конечно, она не поняла из его объяснений, почему он так и не
приедет сегодня ночевать, и, кажется, даже рассердилась, по крайней мере,
акцент четко проступил в ее обычно такой правильной речи.
Степан улыбнулся, щурясь на дым, который в мертвенном
уличном свете висел как привидение.
Все закончится, он перестанет мучиться над проклятыми
загадками, навалившимися на него в последнее время, и сделает Ингеборге
предложение.
Классическое предложение руки и сердца — с бриллиантовым
кольцом, с букетом белых роз и двухнедельным пребыванием в номере для
молодоженов в лучшем отеле Ниццы.
Нет, это как-то уж слишком пошло.
Пусть будет кольцо — женщины любят бриллианты. Хотя что он
знает о женщинах?!
Пусть будут розы. И еще шампанское. Настоящее, французское,
с белой печатью, замороженное в серебряном ведерке. Интересно, где он возьмет
серебряное ведерко? В его хозяйстве такого отродясь не было.
И — хрен с ним! — пусть будет номер для молодоженов в Ницце.
Или лучше на Мальте. Он был на Мальте год или два назад, и ему там очень
понравилось. А куда они денут Ивана?
В номере для молодоженов предусмотрено детское отделение или
предполагается, что у молодоженов нет детей?
А может, она еще и не согласится. Скорее всего она не
согласится. Они провели вместе полдня и одну ночь, с чего он взял, что теперь
она согласится выйти за него замуж?!
Он уговорит ее. Или Иван уговорит. Иван кого хочешь
уговорит, когда ему нужно.
Степан усмехнулся и потушил сигарету в переполненной
пепельнице. И закурил следующую. Так ему до утра никаких сигарет не хватит.
С крыши мерно капала вода — тепло возвращалось, и снег
медленно, но верно отступал. К утру от него ничего не останется.
Интересно, что останется к утру от него самого?
Негромкий шум иностранной машины надвинулся на него, когда
курить он уже не мог и глаза слипались неудержимо, но он твердо знал, что не
должен и не будет спать. Он моментально проснулся и приподнялся на локтях на
продавленном вонючем диване.
Так и есть. Урчание двигателя замерло довольно далеко,
должно быть, у самых ворот, и больше не возобновилось.
Тот человек решил, что к конторе ему лучше подойти пешком.
Без шума. Степан вслушивался в глухоту весенней ночи за окнами так отчаянно,
что у него зазвенело в ушах и даже где-то глубже, внутри головы. Он был уверен
— знал совершенно точно, — что тот человек уже здесь и теперь просто выжидает.
Присматривается, Хочет удостовериться, что все идет так, как он задумал.
Степану отчаянно захотелось сесть. Лежа на спине, он
чувствовал себя открытым и беззащитным, как глупый плюшевый медведь на книжной
полке его сына. Но он не мог себе позволить сделать лишнее движение.
Скрипнул мокрый песок. Человек приближался. Очевидно, ничего
подозрительного он не заметил, а может, в машине остался второй, готовый в
случае чего прийти на помощь.
Степан глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Заскрипели ступеньки шаткой лесенки, открылась и закрылась
дверь — они никогда ее не запирали, если кто-то из них оставался ночевать в
конторе.
Шаги в «предбаннике», полоска вспыхнувшего желтого света,
очевидно, от фонаря, всхлип внутренней дверцы, секунда тишины, и Степан нажал
кнопку выключателя в изголовье.
Обрушившийся сверху яростный свет ослепил и его, и
вошедшего, но Степан первым пришел в себя.
