— Здорово, Эдик, — сказал он Белову, — что так поздно? Я
тебя раньше ждал!
* * *
— Ну, собственно, это ничего не меняет, то, что ты
догадался. Я всегда знал, что ты вовсе не так глуп. Медлителен малость, но не
глуп. Но ты догадался слишком поздно, Паша. Кстати, можно узнать, каким
образом?
— Можно, — согласился Степан, — только ты мне сначала скажи,
с чего все началось-то? И кто все задумал? Ты? Или?..
— Леночка, конечно, — усмехнувшись, сказал Белов, — когда
эта скотина Муркин решил, что нас он тоже может шантажировать — ну, раз я сплю
с твоей бывшей женой и так далее. Леночка решила, что, убрав его, можно
провернуть блестящую комбинацию, в конце которой мы получим то, что нам обоим
так хотелось получить, — твой труп.
— А зачем вам мой труп? — спросил Степан с искренним
интересом. Он продолжал лежать на спине, закинув за голову правую руку, а Белов
задумчиво покачивал пистолетом перед самым его животом.
— Паш, контору унаследовал бы твой сын. Леля унаследовала бы
твоего сына, все равно его больше некуда девать, и я получил бы твое место.
Отличное место, уже нагретое, приработанное, раскрученное. Что тут непонятного?
Твоим замом я бы оставался до конца жизни, своей смертью ты бы помер еще не
скоро, а так я буду хозяин. Кстати, гораздо лучший, чем ты!
— Ну да, ну да, — согласился Степан.
— Я дал Муркину по башке, он свалился в котлован, и его роль
в этом деле закончилась. Я же не знал, что он шантажировал еще эту дуру
Волошину и что Петрович об этом догадывался! Самое главное было, что он больше
нам с Лелей не мешал. Потом все так запуталось, Сашка оказалась замешанной, мне
все это было очень смешно, особенно твои потуги сообразить что-нибудь связное!
Ты все пыжился, пыжился, и все у тебя получалась какая-то ерунда. Меня это
забавляло. Потом Чернов муркинскую тетрадь украл из твоего сейфа, чем очень мне
поспособствовал: ты стал его подозревать. Потом Петровича пришлось… успокоить,
потому что он тебе все что-то обещал рассказать, а я никак не мог понять, что
именно он знает. Я тогда на Большой Дмитровке за дверью стоял и слышал, что он
тебе пытался что-то объяснять, а ты его не слушал. Потом Сашка вылезла со
своими откровениями, стало и вовсе забавно.
— А Гаврилин при чем?
— А Гаврилина Леля еще зимой отыскала. Понимаешь, он такой
придурок, что на него все запросто можно свалить, если надлежащим образом все
подготовить. Мы все подготовили. Она несколько раз его навещала, говорила, что
он должен делать. Правда, она… перестаралась малость, он перепугался слишком,
но это ничего. Сегодня ночью он придет на стройку и подожжет вагончик, в котором
ты будешь спать. Пьяный. Вагончик вместе с тобой сгорит дотла, а Гаврилин
где-нибудь рядышком повесится. А может, тоже сгорит. Для пущего религиозного
фанатизма. Сейчас это все любят. Местный Пуаро Никоненко на это очень даже
купится. Деревенские же все чудные. Я вполне допускаю, что все решат, что это
место и вправду святое, что оно за себя мстит и так далее.
— А если он не придет?
— Кто не придет?
— Ну, Гаврилин не придет сюда. Чтобы меня поджигать.
— Придет, — успокоил Белов, — я проверял. Он дома. После
тебя я к нему съезжу и привезу. Так что все будет хорошо.
— Столько хлопот, — проговорил Степан почти сочувственно, —
и все из-за какой-то паршивой конторы!
— Контора не паршивая, Паша, — покосившись на него, сказал
Белов, — ты сам это отлично знаешь. Мне такую контору только отнять можно. Сам
я такую создать не способен.
— А Иван? — вдруг спросил Степан. — С ним что будет?
— Слушай, ну какое это имеет значение?! Тебе жить осталось
ровно столько, сколько ты будешь мне рассказывать, как ты догадался, а тебя
волнует непонятно что! Какая тебе разница? Это уже не твоя забота. Все. Твои
заботы все кончились.
Первый раз за весь этот дурацкий разговор Степану стало
страшно. За себя и за Ивана.
Иван не может и не должен остаться один. Это невозможно.
— Чернов нашел в котловане зажигалку с кельнской выставки,
где мы с тобой были. Свою я выкинул. Сашкина осталась при ней. Третья могла
быть только у тебя и больше ни у кого. И машина. Я сегодня подвозил Леночку, и
она переключила радио на компакт-диск, как тогда, семнадцатого числа. Я сел в
машину, и оказалось, что радио не работает. Я думал, что его Иван скрутил, а
Иван сказал, что ничего не трогал. Потом она зачем-то к Ивану в школу поехала.
Я решил, что она почву готовит для каких-то дальнейших действий. А сегодня она
сказала, что у меня появилась училка, с которой я сплю, и она как бы поехала
проверять, что это за училка. Понимаешь, об этом еще никто не знает. В смысле,
что я сплю. Леночка могла узнать об этом только от тебя или от Чернова. Чернов
ее всю жизнь не выносил, они, наверно, двух слов друг другу не сказали. Значит,
она узнала про училку от тебя. И еще я Рудневу звонил, и он мне — просто так, в
разговоре — сказал, что ты к нему заезжал. Он-то думал, что я в курсе. Зачем ты
мог к нему ездить? Все переговоры с заказчиками веду я. Значит, ты тоже для
чего-то почву готовил. И Петрович… Черный не мог его отравить, это… совсем не в
его духе. Сашки в тот день не было, иначе я на нее бы подумал. Значит, остались
ты и я. Я его не травил. Значит, ты.
— Молодец, — похвалил Белов и ткнул пистолетом в беззащитный
Степанов живот, — только очень медленно ты соображал. Я соображал быстрее.
Вставай, Паш. Мне не хочется в тебя стрелять, шуму больно много и лишние дырки
в организме. Вставай, слышишь? Не упрямься! И руки за голову! Все равно я тебя
свяжу, так что не мешай мне.
— Ты хочешь спалить меня заживо? — удивился Степан. —
Сможешь?!
— Не пугайся, Паша. Ты будешь без сознания. У меня есть
препарат специальный. У меня брат химической лабораторией заведует, у меня
много всяких препаратов. Руки давай, только не упрямься и героя не изображай! А
я тебе могу пообещать, что с твоим сыном ничего не будет. Вырастет.
Степан не собирался драться. Он никогда не умел драться.
Даже в школе он дрался хуже всех, но тут что-то как будто лопнуло у него
внутри. Лопнуло, и горячая влага потекла, заливая все внутренности.
С его сыном ничего не будет?!
Вырастет?!
Он выбил из беловской руки пистолет. Пистолет отлетел в
сторону, проехал по полу и стукнулся о противоположную стену. Степан навалился
на человека, который казался ему в эту секунду средоточием вселенского зла, он
наугад лупил куда придется, что-то горячее и красное заливало ему глаза и нос,
что-то рушилось и падало на него и вокруг него, а он все лупил и лупил…
— Паша! Пашка, твою мать!
