— Понятно, — сказал Никоненко. — Что вчера происходило на
стройке? Вы когда уехали, Павел Андреевич?
— Я вчера не приезжал. — Степан отвернулся от окна и
посмотрел на капитана. — У нас несколько объектов по всей Москве. Этот самый
крупный, конечно, но я бываю здесь не каждый день. Вчера я проторчал в мэрии,
объяснялся там с одним начальником по поводу нашего же объекта на Профсоюзной.
Потом забрал сына из школы, это уже, наверное, в полвосьмого. Потом был дома.
— Никуда не выходили и не выезжали?
— Куда я могу выехать, когда у меня ребенок маленький! —
сказал Степанов с непонятной для Никоненко досадой. — Он один дома никогда не
остается. Вон с Черным, с Черновым то есть, по телефону лаялся часа полтора,
наверное…
— Когда это было?
— Да около одиннадцати, что ли. Да, Черный? Потом бумажки
всякие писал, все в ту же мэрию, потом спал. Утром Чернов позвонил, когда мы в
школу собирались. Я Ивана отвез и прямо сюда приехал.
Как провели вечер и ночь Степановы замы, Никоненко уже знал.
У всех троих вечер прошел примерно одинаково — с работы поехали по домам.
Чернов еще заезжал в магазин, а Белов недолго играл в бильярд в каком-то модном
клубе.
Да и не похоже, что кто-то из них просто так, забавы ради
взял да и столкнул в котлован разнорабочего Муркина.
Солнце неистово светило в окна, грело темный свитер капитана
Никоненко. В широком луче неспешно танцевали пылинки, и бронзовое чудище, со
всех сторон охваченное солнцем, казалось не таким уж чудищем. Пахло кофе,
диковинными сигаретами, смесью разных одеколонов и — немножко — вчерашним
дождем из приоткрытого окна. Мерно гудел компьютер, на экране крутились
разноцветные спирали, и капитан Никоненко силился понять, что не так в окружающем
его мире.
Понять никак не удавалось, и он даже рассердился немного.
— А с прорабом можно переговорить?
— Ну конечно. Его будка, — Степанов так и сказал — «будка»,
— следующая за нашей. С ним, конечно, прямой резон разговаривать, потому что он
про рабочих больше знает, чем мы все трое, вместе взятые…
Телефон зазвонил так неожиданно и резко, что замы одинаково
вздрогнули и посмотрели в изумлении. Степан в два огромных шага пересек
вагончик, так что задрожали стекла и бронзовое чудище поползло с бумаг.
— Да!.
— Могу я поговорить со Степановым Павлом Андреевичем?
Голос совсем незнакомый.
— Я Степанов Павел Андреевич, но разговаривать мне некогда.
А вы кто?
Замы переглянулись. Никоненко положил ногу на ногу.
— Вам все-таки придется со мной поговорить, — сказал голос
настойчиво, — меня зовут Инга Арнольдовна, я учительница Ивана. В вашем офисе
мне сказали, что я могу застать вас здесь, и дали этот номер.
— Козлы, — пробормотал Степан.
— Что вы сказали? — опешила Инга Арнольдовна. — Алло!
— Ничего я не сказал. — Степан зажал трубку ладонью и
неизвестно зачем объяснил аудитории: — Это из школы. Наверное, Иван опять…
— Алло, вы слушаете меня?
— Ау меня есть выбор? — спросил Степан подозрительно мягко.
— Уважаемая, я не могу сейчас разговаривать. У меня люди.
— Вам придется разговаривать, — отрезала Инга Арнольдовна, —
если вы не хотите, чтобы ваш мальчик по моему представлению был отчислен из
школы.
— Послушайте, — сказал Степан и повернулся вместе с креслом
спиной к слушателям, — я плачу за его обучение бешеные деньги. Я буду обсуждать
с вами вопросы его воспитания, когда сочту нужным. Сейчас я это делать не могу.
Вам понятно?
— Павел Андреевич, вы всегда не можете обсуждать вопросы его
воспитания. Последний раз вас видели в школе первого сентября минувшего года. Я
навела справки. Если вы не в состоянии отвечать за своего сына, дайте мне
телефон матери, я позвоню ей.
Степан от злости поперхнулся табачным дымом и стал кашлять
так, что неведомая Инга Арнольдовна в трубке изумленно примолкла.
Она позвонит Леночке?! Сука, дрянь! Дайте ей телефон, она
позвонит матери! Наверняка же знает, что мать давным-давно не живет с ними! В
школе об этом все знают, и ей, конечно же, доложили Не могли не доложить!
— Вы что? — справившись с кашлем, спросил Степан голосом
Карабаса-Барабаса. — Совсем невменяемая? Вы не понимаете русский язык?
Объяснить вам по-китайски?
Чернов перехватил взгляд капитана Никоненко, устремленный в
спину Степана. Во взгляде было неподдельное любопытство старухи-сплетницы,
неожиданно узнавшей о том, что жильцы из пятой квартиры получили наследство.
Чернову стало противно. Чтобы отвлечь внимание капитана от Степановой спины, он
нарочно громко спросил у Белова:
— А что там на Профсоюзной, не знаешь?
Белов посмотрел вопросительно, и Вадим глазами показал ему
на капитана.
— Там сегодня на пятом этаже плитку кладут, — все поняв,
заговорил Белов деловито, — которую вчера завезли. На сегодня должно хватить, а
остальное под вечер привезут. Мне, наверное, часа через два туда придется
уехать, посмотреть, что там происходит. Еще кофе хотите, Игорь Владимирович?
— Вы можете грубить мне сколько угодно, Павел Андреевич, —
между тем говорил Степану голос в трубке, — это ничего не изменит. Или мы с
вами встречаемся и обсуждаем положение дел, или я делаю представление на
отчисление.
От бешенства Степану стало жарко. Придерживая трубку плечом,
он неловко содрал с себя жилетку.
— Хорошо, — сказал он, швырнув жилетку на соседний стул, —
завтра вечером. В шесть. В семь я должен забрать Ивана, у вас будет час.
И, не дожидаясь ответа и не спрашивая, подходит это ей или
не подходит, он с силой бахнул трубку на аппарат. Потом потер затылок и
пробормотал в стену:
— Идиотизм.
Проделав все это, он повернулся лицом к капитану и замам,
которые активно несли какую-то ересь, и сказал неловко:
— Извиняюсь. Что-то там опять с Иваном…
— Сколько ему? — спросил Никоненко с искренним интересом.
— Восемь, — ответил Степан. — Нет, он совершенно
замечательный парень. Он мой… друг, если вы понимаете, о чем я говорю.
— Думаю, что понимаю. — Никоненко задумчиво покрутил в чашке
остатки кофе. — Спасибо за угощение. Пойду еще с прорабом потолкую. Как, вы
сказали, его зовут?
— Фирсов, Валентин Петрович. — Степан тоже поднялся, увидев,
что капитан встает. — Он с нами уже лет… семь работает. Да, Черный?
