— А за что предлагать-то? — не понял Чернов. В
стратегических вопросах он был наивен, как выпускник духовной семинарии. —
Чтобы дело закрыл? Так мы ведь даже еще не знаем…
— Денег ему сейчас предлагать нельзя, Паш, — задумчиво
перебил Белов. — Ты ему денег сунешь, а он еще сочинит невесть что, подумает,
что мы тут какие-нибудь миллионы в землю зарываем или нефтепровод кладем.
— Какой еще нефтепровод? — удивился Чернов.
Белов посмотрел на него и усмехнулся.
Несмотря на то что они — все трое — дружили уже лет сто или
двести, между заместителями существовала некая конкуренция за близость и
доверие шефа.
«Строительные технологии» принадлежали Степану, это, было
его детище, его пот и кровь, его бессонные ночи, его риск и его
ответственность. Чернов и Белов делили с ним повседневные дела и заботы, но
отвечал за все он один. Они оба находились приблизительно на одинаковом уровне и
— ниже Степана. Иногда их глупая конкуренция Степана забавляла, иногда — как
сейчас — она его раздражала.
— Руднев так и не позвонил, — сказал Степан, наливая себе
холодного кофе. — Боюсь, приедет он и вместо работы застанет тут… ментов.
— Не приедет. Что ему тут делать, Паш? Он на прошлой неделе
был. Кроме того, он никогда без звонка не приезжает. Боится врасплох застать.
Ему ведь тоже перед своим начальством отвечать неохота.
— Как не вовремя этот Муркин сдохнуть вздумал! — вдруг выпалил
Чернов. — И что бы ему где-нибудь в другом месте сдохнуть!
— Да не в Муркиие дело! — вдруг взбеленился Степан. — Дело в
том, что наша охрана все про… проспала! Уволю к едрене фене всех до одного!..
— А может, и не было никого, Паш, — сказал Белов успокаивающе.
— Мы же не знаем. Может, он гулял, гулял, да и упал.
— Гулял, блин! Ночью по объекту гуляет человек. Поди в
потемках разгляди, наш он или не наш! У нас только один фонарь горит, остальные
переколотили! Ну хоть для порядка они должны были высунуть рыла из своей конуры
или не должны?! Кстати, Черный, я сорок раз говорил, что фонари должны гореть!
Все! Все до единого!
— Да бьют же, сволочи!
— Значит, надо один раз поймать и по шее дать — и
перестанут! А пока не перестали, пусть Петрович лампы каждый день меняет! Это
что? Непонятно?
— Понятно, — буркнул Чернов.
Степан был не слишком крикливый начальник. Как правило,
замов он жалел — или просто так уважал — и голос на них повышал редко. Сейчас
он был слишком раздражен, чтобы думать о таких пустяках, как то, что через
тонкие стены вагончика его крик разносится, наверное, по всей стройке, не
говоря уж о том, что Саша в предбаннике сидит, навострив свои хорошенькие
розовые ушки.
Отбойный молоток в голове стучал неистово.
«У тебя вполне аристократические головные боли, Паша», —
говорила ему мама, а он злился. Мама умерла, а головная боль осталась.
Да еще эта идиотка из школы добавила энергии молотку,
который дробил его череп. Чем Иван мог так уж ей не угодить? Что такого
сложного и судьбоносного в литературе для второго класса?! Или это намек на то,
что он и ей должен заплатить?
— Паш, ты успокойся, — посоветовал Белов негромко, — пока
что мы все равно ничего предпринять не сможем. Я сейчас на Профсоюзную уеду, а
ты тут разберешься не торопясь.
Белов как бы уравнивал себя со Степаном, давая ему понять,
что Чернов в данном случае им не помощник.
— Надо чем-то людей занять, — сказал Чернов злым голосом.
Когда Белов был так важен и уверен в себе, Чернов почему-то чувствовал себя
дураком, — или они к вечеру перепьются и утром у нас будет еще десяток трупов.
Степан усмехнулся.
— Вот ты и займи, Черный! Саша! — заорал он неожиданно. —
Заходи, хватит подслушивать!
Все трое уставились на дверь, которая тихонько приоткрылась,
и показалась пунцовая Саша с какой-то папкой в руках.
— Как ты догадался, что я подслушиваю? — спросила она у
Степана тоненьким голосом.
Мужики переглянулись. Сначала Белов посмотрел на Чернова,
потом Чернов на Степана, потом они все трое перевели взгляд на Сашу и
захохотали.
Никому — ни одной другой сотруднице или сотруднику — они не
спустили бы подслушивание под дверью. Но почему-то им даже в голову не
приходило, что Сашино подслушивание ничем не лучше, чем чье-то еще.
Они — все трое — относились к ней с некоторым налетом
романтического рыцарства, в котором было всего понемножку — тоски по тому, что
не сбудется никогда, по собственной юности, уже скрывшейся за поворотом, по
необременительным, легким, ни к чему не обязывающим отношениям, которых не
бывает на самом деле, странной смеси бесшабашности, удовольствия, молодецкой
удали, снисходительности и желания защищать. И еще где-то совсем глубоко было
нечто трудноопределимое — сухое щелканье на крепком ветру рыцарских штандартов,
шум моря в скалах, развевающиеся вуали, очертания нежных губ под струящимся шелком,
топот лошадиных копыт по плотной и сырой от росы земле, запах вереска и тумана,
крепостная стена до неба в серых пятнах лишайника, и в прекрасных холодных
северных глазах — обещание верности и счастья на следующие десять столетий.
Не то чтобы она об этом знала — знать этого она не могла,
потому что они и сами этого не знали и никогда об этом не думали, — но
чувствовала что-то такое и иногда пользовалась этим.
— Не смейтесь, — попросила она и улыбнулась робкой улыбкой.
— Просто мне страшно и противно. А я же знаю, что вы мне ничего не расскажете,
даже если я к вам приставать буду.
— Это точно, — подтвердил Степан. — Да и рассказывать
нечего. Так что возвращайся-ка ты на Дмитровку, Александра. Да, предупреждаю
всех, что завтра в семь я должен быть у Ивана в школе, там какая-то училка
отчислять его вздумала. Так что завтра вечером меня не будет. Саш, попроси Зину
чай принести. У меня от кофе в голове октябрьская революция происходит.
— Как вы думаете, — спросила Саша, обращаясь сразу ко всем,
— ничего страшного не будет? Все… обойдется?
Чернов запустил пальцы в короткие волосы и стал энергично
драть кожу.
Ему все меньше и меньше нравилось ее беспокойство.
Почему, черт возьми, Степан этого не видит?! Она озабочена
как-то явно преувеличенно, ненатурально, что-то там есть еще, кроме обычного
женского страха перед мертвым телом, к которому она, кстати сказать, и не
приближалась.
Что же?
В кармане у Степана заверещал мобильный, и он вытащил его,
выворачивая подкладку.
