«Вот козлы. Допились до того, что не могут по вагончикам
разойтись! Уволю к дьяволу, прямо сейчас, кто бы ни был».
Увольнять ему никого не пришлось.
Человек был мертв. Так безнадежно, так ужасающе мертв, что у
Чернова едва не отнялись ноги, как только он взглянул в белое с желтым лицо.
Его уже кто-то «уволил», подумал Чернов как будто сквозь
вату. Даже две недели не дал, как положено по законодательству о труде.
Вот только этого им всем сейчас и не хватало. Вот все у них
сейчас замечательно и хорошо. Только трупа недоставало.
Как-то скучно было без трупа…
Чернов быстро закурил, стараясь не смотреть под ноги, где
лежал мертвый человек. Хуже всего, что это был не абстрактный труп, а Володька
Муркин, разнорабочий, которого он сам нанял с месяц назад. Володька как
Володька — в меру пьющий, невзрачный, вечно суетливый, как будто стремящийся
услужить. Чернов его не любил.
«И как это он свалился башкой на эту плиту?! Куда его
понесло?! Вроде сильно он никогда не пил. Может, вчера подрался? С кем? Если с
кем-то из наших — все, мы пропали — приедет милиция, начнутся разбирательства,
идиотские допросы, вызовы в отделение и так далее. Работа встанет, и так время
не просто поджимает, оно давит на нас, как кузнечный пресс. Великий Господи,
сделай так, чтобы не было никакой драки, чтобы он сам свалился, пусть это
нехорошо, что я тебя об этом прошу, но сделай так. Господи!..»
Вадим Чернов, тридцати семи лет от роду, самоуверенный,
образованный и упрямый, как все бывшие военные, не верил в науку криминалистику
и был совершенно точно уверен, что никакую картину преступления по одному
следу, оставленному на земле, или сгоревшей спичке воссоздать нельзя.
Расследования убийств казались ему такой же глупостью, как
попытка определить, есть ли жизнь на Марсе, глядя на этот самый Марс в
театральный бинокль. Да и не понимал он, зачем расследовать, когда можно не
расследовать, а засадить за решетку первого попавшегося под руку и написать в
отчете, что убийца пойман и больше угрозы для общества не представляет.
Пусть все, что угодно. Пусть работяги вчера в стельку
надрались, пусть обнаружится несоблюдение каких-нибудь очередных правил техники
безопасности, но только не драка.
Потому что если драка — значит, убийство, значит,
расследование, значит, конец света.
Черт бы взял этого Муркина, выбравшего такое неподходящее
время, чтобы откинуть сандалии. Хотя, может, именно черт его и взял.
Понимая, что милиция все равно приедет, даже если это просто
несчастный случай, Чернов отступил назад, стараясь попасть в собственный след.
Все же детективы он почитывал и знал, что возле трупа лучше ничего не трогать.
Была бы охота что-то там еще и трогать!
Чернов полез в карман за телефоном, но тут же в раздражении
сунул его обратно. Как он ни хорохорился, но вид мертвого Володьки произвел на
него гораздо более сильное впечатление, чем он сам мог себе признаться. Руки
были не просто влажные — они были мокрые и холодные, как шкура дохлой рыбы. Он
сердито зашагал к тонкой водопроводной трубе, нелепо торчавшей на краю котлована,
отвернул шершавый вентиль и попил мутной ржавой воды. Потом плеснул в лицо.
«Возьми себя в руки. Чай, не барышня».
Он злобно утер физиономию подкладкой куртки и посмотрел по
сторонам. Вокруг никого не было, только в отдалении у вагончиков начиналась
привычная утренняя жизнь. Чернов посмотрел на часы. Шесть. Седьмой.
Никто еще ничего не знает, подумал он тоскливо. Для всех
пока что начинается обычный день. Только он, Вадим Чернов, стоит в двух шагах
от трупа Володьки Муркина и не может заставить себя позвонить.
Он вздохнул и снова посмотрел в котлован, смутно надеясь,
что труп куда-нибудь исчез за то время, что он умывался.
Труп, будь он неладен, был на месте.
Что-то поблескивало на полпути между мертвым Володькой и
бетонным столбом, к которому был прикручен прожектор, как будто золотое кольцо
в куче навоза. Чернов посмотрел, прищурившись, и стал спускаться, по дуге
обходя труп. Стараясь не смотреть в его сторону, он копнул носком ботинка
рыхлую землю. Какой-то длинный и узкий предмет, похожий на тюбик губной помады,
сверкнув полированным золотым боком, подпрыгнул и мягко шлепнулся неподалеку.
Чернов наклонился, поднял его и вытер о куртку. Это была зажигалка. Стильная
позолоченная зажигалка, на которой было выдавлено черным «Кельн Мессе».
Зажигалка принадлежала Степану. Он привез ее в марте со строительной выставки
из Германии, куда поехал с Беловым, оставив Чернова за старшего. Чернову тогда
тоже хотелось в Германию, тем более он никогда еще не был за границей, но
Степан решил, что поедет Белов.
Значит, Степан эту свою драгоценную зажигалку потерял, да
еще в таком неподходящем месте…
Чернов думал всего одну секунду, а потом сунул зажигалку в
карман. Даже идиоту ясно, что Степан не может иметь отношения к смерти
какого-то никому не нужного распоследнего рабочего с собственной стройки, а раз
так, значит, зажигалку эту он просто сунул мимо кармана, когда вчера или
позавчера лазал по котловану, и ментам об этом знать совсем не обязательно.
Преодолевая себя, он еще раз посмотрел вниз, на Володьку,
отвернулся, выматерился и решительно достал телефон.
* * *
— Па-ап!
Шум воды в трубах, шипение яичницы на сковороде, развеселые
вопли ведущего утренней программы на «Русском радио».
— Папа!
Стук посуды и пронзительный взвизг кофемолки.
— Папа!!
Степан вздрогнул и оглянулся, чуть не выпустив кофемолку из
рук.
— Пап, ну ты чего?! Совсем уже?!
С Ивана на пол текла вода. Он стоял в дверном проеме мокрый
и совершенно голый. Степан уставился на него, как будто впервые увидел.
— Я тебя зову, зову! Ты что, не слышишь?
— Нет, — сказал Степан. — Не слышу. Уже пора?
— Давно пора, — ответил Иван обиженно и зашлепал в ванную,
бормоча себе под нос:
— Зову, зову, два часа зову..
Степан переставил сковородку, хлопнул по кнопке чайника и
пошел в ванную вслед за сыном.
— Давай! — приказал Иван и зажмурился. Он стоял в ванне —
острые локти, выпуклые коленки, ребра все до одного можно пересчитать,
ручки-палочки и ножки-дощечки. В кого он такой худющий? Степан усмехнулся.
Утренний ритуал никогда не менялся. Просто сегодня он что-то отвлекся и про
ритуал позабыл.
