— Готов? — переспросил Степан, повыше поднимая ведро с
холодной водой. Иван сосредоточенно кивнул, не открывая глаз. Степан перевернул
ведро, вода отвесно упала на Ивана, так что он даже покачнулся, стекла по всем ребрам,
по ручкам-палочкам и по ножкам-дощечкам. Иван моментально покрылся гусиной
кожей и встряхнулся, как собачонка.
Степан сунул ему полотенце.
— Ты просто супербизон, — сказал он какую-то нелепую фразу,
которая приводила Ивана в восторг и которая тоже была частью ритуала.
Из полотенца вынырнула розовая мордаха, сияющая кривоватыми
передними зубами.
Просто ангел Божий, а не ребенок.
Степан тяжело вздохнул.
— Вытирайся и давай завтракать. Мне некогда.
— Тебе всегда некогда, — сообщил Иван из полотенца. — Тебе
когда-нибудь будет есть когда?
— Так нельзя говорить, — поправил Степан машинально, — нужно
сказать «будет ли у тебя время».
— Да какая разница! Времени-то все равно не будет…
Внезапно Степан пришел в сильное раздражение. Как будто Иван
в чем-то несправедливо обвинял его.
— Вот если ты будешь все время со мной базарить, — сказал
он, хотя Иван вовсе и не базарил, — времени у меня совсем не станет.
И ушел на кухню.
Конечно, ему некогда. Он работает с утра до ночи. Все мечты
о том, что в один прекрасный день работа пойдет без него, а ему останется
только пожинать лавры, ежедневно разбивались вдребезги, как любовная лодка о
быт в стихах революционного поэта Маяковского. Иногда ему приходится работать
по субботам и еще по воскресеньям.
Степан разложил по тарелкам яичницу.
Он понятия не имеет, куда деть Ивана, когда начнутся
каникулы. Черт бы взял эту продвинутую школу, где каникулы начинаются почему-то
в апреле! В прошлом году у них все лето жила мама, а в этом году мама умерла…
— Иван! — крикнул Степан громче, чем нужно. — Ну где ты
там?!
Думать об этом с утра нельзя. Об этом можно думать только
ночью, когда Иван спит и впереди еще пять часов, чтобы прийти в себя. Степан не
мог позволить себе думать такие думы с утра пораньше.
— Пап, где моя черная водолазка?
— Посмотри в шкафу.
— Да нет в шкафу, я уже смотрел!
— Иван, я ее не надевал, если ты об этом спрашиваешь!
— Я спрашиваю, где моя черная водолазка?! — Голос уже почти
дрожит. Не восьмилетний мужик, а рохля и мямля, ей-богу!
Степан стукнул сковородкой о плиту и большими сердитыми
шагами пошел в комнату к Ивану. Иван стоял перед распахнутым шкафом и зачем-то
перебирал трусы на нижней полке.
— Трусы ты тоже потерял? — спросил Степан язвительно. — На,
вот твоя водолазка! Ты что, не можешь голову поднять и посмотреть?!
Он был не прав и знал это. Домработница Клара Ильинична
почему-то положила Иванову водолазку очень высоко, в постельное белье. Иван
снизу ни увидеть, ни достать ее не мог.
— Одевайся быстрее! — приказал Степан. — Мы уже сейчас будем
опаздывать.
Он привозил Ивана в школу очень рано, раньше всех остальных
детей, и сдавал с рук на руки классному руководителю — или, по-новому,
воспитателю — Валерию Владимировичу.
Наверное, с полчаса Иван сидел в классе один. Привозить его
позже Степан не мог — он начинал работать очень рано, с половины девятого. И
все равно ничего не успевал.
Пришел Иван, волоча за собой стильный немецкий рюкзак,
который отец привез ему из Кельна. Рюкзак он швырнул в угол, а сам сел, зацепил
свои облаченные в джинсы «дощечки» за ножки стула и заныл:
— Опять яичница? Не хочу я никакой яичницы! Сколько можно яичницу
есть? Вчера Клара Ильинична в холодильнике кашу оставила. Пшенную…
Степану стыдно было признаться, что кашу он вечером съел.
Ему тоже смертельно надоели покупные антрекоты и куры-гриль.
Поэтому он сказал грозно:
— Ешь давай! — и подвинул сыну тарелку. И налил морковный
сок, который Иван терпеть не мог и пил, зажимая нос пальцами.
Иван взглянул отцу в лицо совершенно черными Леночкиными
глазами и, очевидно, увидев там что-то, пререкаться не стал, а начал покладисто
ковырять яичницу.
Лучше бы скандалил.
— Хочешь, вечером в ресторан пойдем, а? — предложил Степан.
Чувство вины требовало какого-то выхода. — В какой-нибудь… итальянский. Где
макароны подают.
Иван глянул на него и отхлебнул морковного сока, не забыв
предварительно зажать нос.
— Ты лучше в шкоду зайди, — прогундосил он, не отпуская
носа. — У всех родидеди приходят, а у бедя нед.
— А что? — насторожившись, спросил Степан и легонько хлопнул
сына по руке, чтобы тот отпустил нос. — У нас проблемы?
— Нет у нас проблемой, — ответил Иван, но как-то
подозрительно быстро начал жевать яичницу.
— Проблем, — поправил Степан, отчетливо понимая, что проблем
там, очевидно, воз и маленькая тележка.
Он уже почти простил жену за то, что она ушла от него.
Но он никак не мог простить мать за то, что она так
неожиданно умерла. Они остались с Иваном одни. Совсем одни.
Конечно, с хозяйством они справятся, им не привыкать — мама
всю жизнь жила отдельно и в хозяйстве участия не принимала. А друг с другом?
— Ты что, опять трояков нахватал?
— Ничего я не нахватал! — ответил Иван, дернув плечом. —
Просто я не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— Пап, ну съезди в школу и спроси, чего я не знаю! — Он
оскорбленно засопел, губы у него искривились и набухли, и всю мордаху как будто
повело в сторону. — Она говорит, что я все не правильно понимаю! А я не знаю,
что я не правильно понимаю!
— Да кто она-то?
— Инга Арнольдовна! — выкрикнул Иван, отвернулся и утерся
рукавом. Степан слышал это имя впервые.
— Кто такая Инга Арнольдовна?
— Она ведет у нас литературу. Между прочим, с нового года,
папочка!
В их продвинутой школе с первого класса преподавали не
чтение, а литературу.
— Ты что, — осторожно спросил Степан, — плохо читаешь?
Иван научился читать года в четыре и с тех пор читал все,
что только попадало ему в руки.
