— Папа! — воскликнул Иван с упреком. Он воспринимал такие
вопросы как оскорбление. Он не понимал, почему взрослые иногда говорят такие
глупости. — Читаю я хорошо! Я не понимаю! Понимаешь? Не по-ни-ма-ю!
— Черт знает что, — пробормотал Степан беспомощно.
Не хватало еще только проблем в школе!
В громадном офисном здании на Профсоюзной, которое
ремонтировала его строительная фирма, на прошлой неделе какие-то идиоты выбили
стекла, засыпав весь ковролин мелкой, как будто алмазной, крошкой, которую
ничем было не взять. даже самыми мощными пылесосами. Пока они решали, что
делать с ковролином — перестилать или все-таки чистить, — прямо перед зданием
прорвало водопроводную трубу, и районная администрация вместо того, чтобы трубу
чинить, три дня пыталась доказать, что во всем виноваты Степановы строители,
которых зачем-то понесло в этот колодец. Степан мотался в администрацию и в
мэрию, скандалил, лебезил, доказывал, уговаривал, платил деньги, унижался и
ругался.
В это самое время на другом его объекте, в Сафоново, местные
жители организовали пикеты и стали кидаться под бульдозеры. Приехала программа
«Времечко» и еще какая-то, точно такая же, только с другого канала, Степан
всегда их путал. Приехал вездесущий «Гринпис», хотя никакого отношения к
экологии скандал не имел, притащилось местное начальство, мечтая под это дело
получить еще каких-нибудь взяток.
Старухи орали, старики потрясали тощими кулаками, рабочие,
которым не платили за простои, матерились и грозились всех закопать, мужики под
шумок растаскивали что под руку попадется, дети висли на оградительных сетках,
предводитель орал в мегафон: «Не допустим на нашей земле святотатства!»
Святотатство заключалось в том, что, по сведениям этого
самого предводителя, на месте, где сейчас строился торговый центр, когда-то был
храм. Стоял он еще в допетровские времена, а потом его почему-то снесли и
выстроили другой, на самом высоком холме, в центре села Сафонова. Никто и знать
не знал о том, что на этом месте был храм, пока не объявился местный активист
по имени Леонид и не стал мутить воду.
Активист был похож на всех сразу подобного рода активистов,
какими их показывают по НТВ в программе «Профессия — репортер». У него была
длинная бледная физиономия земского статистика, жиденькая бородка и песочные
волосы. Носил он сиротский синий свитер и вельветовые брюки, заправленные в
грубые солдатские ботинки.
Поначалу Степан не принял его всерьез. Потом предложил
денег. Потом пригрозил убить, если тот не перестанет лезть не в свое дело.
Ничего не помогало. Угрозы активист Леонид воспринял даже с
некоторым восторгом — они подтверждали его собственную значимость. От денег с
гордостью отказался, а не обращать на него внимания в последнее время стало
очень трудно. Движение против «святотатцев» приняло в Сафоново масштабы
стихийного бедствия.
Теперь новое дело! Год кончается, а какая-то там Инга
Арнольдовна говорит его сыну, что он ничего не понимает!
Сговорились все, что ли!..
— Ты у нее сегодня спроси, пожалуйста, — велел Степан,
стараясь говорить спокойно, — чего именно ты не понимаешь и что мы должны
сделать, чтобы ты понял. Хорошо?
Иван заглянул в кружку и сделал вид, что не замечает
оставшегося в ней морковного сока.
— Нехорошо, — сказал он, слез со стула и понес кружку в
раковину.
Степан перехватил его на полдороге и вернул за стол вместе с
кружкой.
— Что нехорошо?
— А то нехорошо, что она уже три раза в дневнике писала,
чтобы ты приехал…
— Почему я-то об этом слышу впервые?! — взревел Степан и
брякнул на стол кружку. Худенькие плечики под модной водолазкой поникли и
как-то сразу уменьшились, перед гневным отцовым взором вместо мордахи оказалась
золотистая макушка с завитком тонких волос, тонкие-претонкие пальцы вцепились в
кружку с недопитым морковным соком, и на черную поверхность стола капнула
слезища.
— Да что ты ревешь?! Почему ты мне не сказал, что меня в
школу вызывают?!
«Он никому не нужен, кроме меня», — подумал Степан,
разглядывая макушку и чувствуя привычное стеснение то ли в горле, то ли где-то
ниже горла.
Никто не ходит к нему на школьные праздники и никто не
знает, как зовут его учителей. Никому нет дела до того, с кем он дружит, и с
кем дерется, и что для весеннего карнавала ему нужен костюм, и что не правильно
выросшие передние зубы мешают ему внятно произносить сложные английские звуки.
Никто даже не пожалел его, когда у него порвался медведь, его самый любимый
медведь с кофейной гладкой шерстью и янтарными глазами, Леночкин подарок. И
порвался-то он по шву — подумаешь! — но из него стала сыпаться труха, и
решительная Клара Ильинична моментально выкинула его в мусоропровод. Иван рыдал
и катался по полу, а Степан приехал с работы и с разгону еще поддал по
худосочной заднице, потому что сын никак не хотел успокаиваться, а он в тот
день устал так, что его даже слегка тошнило.
Конечно, потом он неловко пытался помириться и на следующий
же день привез из магазина другого медведя, в сто раз краше Леночкиного; но тот
медведь так и сидел на полке в шкафу.
Он был нужен бабушке. Они оба были ей нужны. Но она зачем-то
умерла…
— Иван, — сказал Степан и за подбородок поднял голову сына.
Он пытался отворачиваться, из зажмуренных глаз у него лились слезы, и он еще
подвывал тихонько, жалобя самого себя и Степана, — чего ты ревешь? Что
случилось? Почему ты мне не сказал, чтобы я пришел в школу?
— Я… я… бо… боялся, — выдавил Иван, икая.
— Боялся? — переспросил Степан, опять приходя в ярость. —
Меня?!
Только этого еще не хватало! Что за новости?
— Я что, — спросил он, едва сдерживаясь, — тебя бью? Или
кусаю? Что ты несешь?
— Ни… ни… чего, — пробормотал Иван. — Только ты кри… кричишь
все время…
— Пойди умойся, — приказал Степан холодно. — У нас времени
совсем нет, а ты еще скандалы по утрам закатываешь. Ты что, не понимаешь, что у
меня впереди целый день тяжелой работы? Это тебе не четыре урока отсидеть — и в
бассейн, а потом гулять, а потом еще на корт с ракеточкой!
— Папочка, прости меня! — закричал совсем потерявшийся от
горя Иван и стал тыкаться Степану в майку. — Прости, я не хотел тебя
расстраивать!
Ненавидя себя за то, что он не умеет наладить жизнь
собственного сына, Степан неловко потрепал его по золотистой макушке и легким
шлепком отправил в ванную Про корт и про бассейн это он, пожалуй, загнул
напрасно.
Для Ивана и четыре урока — это тот же самый день тяжелой
работы, а он как будто похваляется перед ним и упрекает его в тунеядстве. Вот
черт. Придется, видно, ехать в эту самую школу и разговаривать там с этой самой
Агнессой Витольдовной.
