Нет, не знал Павел Андреевич, о чем говорит бедолага
Петрович. Даже предположить не мог.
Что знал Петрович о прошлом Саши Волошиной? Откуда? От кого?
И насколько много он знал? И что именно? То же самое, что Саша сама рассказала
им, или что-то совсем другое, о чем она и не подумала рассказывать? Почему он
так настойчиво советовал Степану с ней поговорить? Почему он решил, что
разговор может что-то прояснить или изменить?
Так же, как и сам Степан, Петрович безоговорочно верил в ее
невиновность?
Ошибался?
Или нет?
— А кто эта Александра, о которой все время говорит ваш…
Петрович? — Ингеборге надоело, что он не обращает на нее никакого внимания, как
будто она часть кабинетного интерьера. В конце концов, именно она напомнила ему
о кассете в автоответчике!
— Я рассказывал вам о ней, — ответил Степан задумчиво, — наш
офис-менеджер. В нее влюблен мой зам. Она отравила своего мужа.
— Господи Иисусе, — пробормотала Ингеборга, — когда вы
говорите, Павел Андреевич, такое впечатление, что вы бредите…
— Что? — переспросил Степан, но она не ответила, и он
поставил запись сначала.
«Андреич, я тебе хотел сказать, что Муркин наш не просто так
помер. Он думал, что хитрее всех, а кто-то и похитрей нашелся…Странные дела у
нас в конторе творятся. Ты поговорил бы с Александрой, Андреич! Я так думаю,
что Муркин с ней тоже общие дела имел… Да еще активист этот, который у нас на
объекте базары разводит. Я раньше думал, что он совсем с другой стороны, а он,
оказывается, тоже с этой…»
Активист — это, надо полагать, Леонид Гаврилин, народный
трибун из села Сафонова. Борец за чистоту жанра. Истинно верующий. Переселенец
из Узбекистана. Бывший князь, ныне трудящийся молочной фермы.
Этот еще откуда? Он-то при чем?!
Степан для верности обхватил двумя руками плохо и медленно
соображающую голову и стал слушать сначала.
Было что-то еще в сбивчивой и непонятной речи Петровича,
чего он так и не уловил, но почему-то был уверен, что это очень важно.
«…Муркин наш не просто так помер… Ты поговорил бы с
Александрой, Андреич! Я так думаю, что Муркин с ней тоже общие дела имел… Да
еще активист этот… Я раньше думал, что он совсем с другой стороны, а он,
оказывается, тоже с этой…»
Степан дослушал до конца и поставил пленку сначала.
Потом еще раз.
Итак, Муркин, Саша и неизвестно откуда взявшийся активист
Гаврилин.
О чем же он говорит, старый путаник Петрович?! О чем он
собирался рассказать Степану? Что именно он знал?
— С вашего разрешения, Павел Андреевич, — сказала Ингеборга
после того, как он прослушал запись в четвертый раз, — я пойду спать. Я что-то
сильно устала сегодня.
— Что? — переспросил Павел Андреевич. — А… да-да, конечно.
Как будто она была его секретаршей, которая отпрашивалась
домой! Он даже не оглянулся на нее, но она на секунду задержалась в дверях
кабинета.
— А почему он говорит «тоже», Павел Андреевич?
— Что? — снова переспросил Степан и наконец оглянулся.
— Ну, он, ваш Петрович, говорит: «Я думаю, что Муркин с ней
тоже общие дела имел…» А с кем он еще имел общие дела, этот Муркин? Вы знаете?
— Тоже, — пробормотал пораженный Степан, — тоже…
Муркин имел общие дела с ней тоже… Значит, был кто-то еще, с
кем он имел общие дела. Кто-то еще, кроме Саши, и Петрович об этом знал. Твою
мать!..
Степан поднялся с кресла, дошел до Ингеборги, поцеловал ее в
губы, вышел из кабинета и захлопнул за собой дверь.
Ингеборга только растерянно моргала.
Итак, все вернулось к тому, с чего начиналось.
В истории мог быть замешан кто угодно: Саша, рассказавшая
или только половину правды, или вообще не правду, Чернов, который готов за нее
в огонь и в воду, карьерист Белов со своими космическими амбициями, активист
Гаврилин, которого труднее всех приспособить к этой истории, собственная
Степанова машина, мигнувшая Саше одним тормозным фонарем, и мало ли кто еще, до
сих пор Степану неизвестный.
Сюда же следует приложить зеленую «пятерку», чуть не
угробившую Белова до смерти, лекарство, которое никак не мог найти Петрович,
его звонок Степану, покойного Сашиного мужа… и что еще? Или кого?
Было еще только около десяти утра, а голова болела так, как
будто накануне он запивал водкой портвейн. Или как там у классика? Водку
портвейном?
В больницу к Белову его с утра не пустили, велели дожидаться
прихода врача. Врача Степан дожидаться не стал, решил, что заедет попозже, и на
всех парах помчался в офис.
Там еще никого не было, кроме бледненькой и хорошенькой
Саши, которая в своем кабинете разбирала бумаги. Она подняла на Степана
прекрасные виноватые глаза, которые он видеть не мог, но ничего не сказала, от
чего Степан немедленно почувствовал себя свиньей.
Господи, неужели и она тоже заставляет его прыгать в
кольцо?!
Работа у него не пошла. С чего он взял, что вообще этим
утром сможет работать?! Некоторое время он делал над собой усилия, заставляя
себя вчитываться в необходимые и срочные бумаги, а потом решил, что лучше он
просто подумает.
Просто посидит и подумает.
Заглянула Саша, увидела, что он сидит один, закинув за
голову руки, а на столе перед ним лежит снятая с телефона трубка, осторожно
прикрыла за собой дверь и через пять минут проворно внесла поднос с кофе.
Как раньше.
Степан сказал спасибо и проводил ее глазами.
Может или не может оказаться убийцей женщина, которая так
уютно и привычно приносит огненный кофе в знакомом кофейнике и гору аппетитных
золотистых маленьких пирожков и даже салфетки, уголком торчащие из толстого
стакана?..
Он ведь уже поверил, что она ни при чем. Нет, он совершенно
точно знал, что она ни при чем, а потом Ингеборга принесла из ремонта этот
чертов автоответчик, который только все запутал!
А лучший друг? Он тоже может оказаться убийцей? Ведь про
него Степан тоже совершенно точно знал, что он ни при чем, пока не услышал в
телефоне голос Петровича.
Петровича, которого уже несколько дней нет на свете!..
От всей этой чертовщины, а также от продолжающихся майских
морозов и вчерашнего никому не нужного поцелуя с Ингеборгой голова у Степана не
просто болела, а как будто разваливалась на куски.
