Вот и сейчас, бодро опустошив пару немаленьких фужеров, он
пустился повествовать Мазуру с Фредом, как однажды собственными глазами видел
на реке Уакалере безмятежно плывущую двадцатиметровую анаконду. Мазур
дипломатично помалкивал, Фред откровенно похохатывал, а потом в отместку
рассказал про первых голландских колонистов на будущем Манхэттене, которые,
чтобы избавиться от лишних ртов, лютыми зимами по особенной, только им ведомой
методике месяца на три замораживали своих бабушек, дедушек и прочих бесполезных
едоков, а весной возвращали к жизни.
– Абсурд! – выкатил глаза Мюнхгаузен.
– А почему? – невозмутимо вопросил Фред. – Ты,
парень, укороти свою анаконду, тогда я, глядишь, насчет голландских бабушек
немного подысправлю... Квит на квит, а?
Обиженный Мюнхгаузен надулся, полностью переключив внимание
на шампанское. Фред подтолкнул локтем Мазура и тихонько посоветовал со своей
обычной простотой:
– Полковник, ты чего киснешь? Ты ее поведи гулять по палубе,
а я этому петуху, если надо, ряшку почищу... Луна там, звезды, и прочие
кайманы, вы ж с ней одного поля ягода, не то что я, кошачий антиквар...
Мазур взглянул на Ольгу, танцевавшую в объятиях пыжившегося
от законной гордости помощника: тьфу ты, даже этот коробейник из Коннектикута
заметил...
– Девочкам нужна романтика, как в Голливуде, –
продолжал простяга Фред. – Типа того: я, мол, стою на мостике крейсера,
гляжу на звезды, а на сердце так одиноко без чистой любви... Что я, не знаю,
как моряки умеют? У меня кореш моряк, всех баб штабелями укладывал – так он на
авианосце какой-то мелкий хрен пониже боцмана, а ты целый полковник... Не,
точно, давай, я его отсеку, а ты веди девочку гулять, от нее ж умом можно
рехнуться...
Мазура подмывало воспользоваться советом и принять посильную
помощь неожиданного союзника. Не успел – помощник проворно сменил кассету,
грянуло что-то томное, в ритме танго, и Мазура ухватила за руку решительно
настроенная Мэгги:
– Пойдемте, полковник? Вы словно и не моряк, честное
слово, – на женщин смотрите, как на фонарные столбы, вас и заподозрить
могут в чем-нибудь другом, хотя я и не знала ни одного морячка, который был бы
голубым...
– А вдруг? – сказал Мазур, положив руки ей на
талию. – В конце концов, у вас в Штатах голубые нынче – уважаемое
меньшинство, скоро, смотришь, и в большинство превратится...
– Надеюсь, обойдется, – отрезала Мэгги, прижимаясь к
нему. – Если наш милашка Билли вваливает девочке за щеку прямо в Белом
доме – Америка еще на традиционный секс не наплевала... Я вас шокирую,
полковник?
– Ну что вы, – сказал Мазур, колыхаясь в ритме. –
Приятно видеть сторонницу традиционных ценностей...
– Вот это уже лучше, – сказала подвыпившая Мэгги,
закинула ему на шею обнаженную руку и прижалась так, что все недомолвки
начинали улетучиваться. – И не пяльтесь вы на эту белокурую светскую
стервочку, все равно не обломится, такие, прежде чем пустить мужчину в постель,
проверят родословную под микроскопом, у нас в Штатах таких холеных сучек тоже
хватает, насмотрелась, и в школе, и в колледже... – В ее голосе звучала
нешуточная обида. – Только все они, если копнуть, в душе последние шлюхи...
Этот клинч все меньше напоминал танец – Мэгги прильнула к
нему так, что Мазур едва мог изображать медленную пародию на танго, оба
раскачивались под стон «битлов»:
You’ll never know how much I really love you,
You’ll never know how much I really care.
Listen, do you want to know a secret?
Do you promise not to tell?
[21]
В сторону Ольги неловко было смотреть. Мазур осторожненько
попытался чуточку отклеить от себя затянутое в тесное платье горячее тело – не
получилось.
– Выведи меня на свежий воздух, – шепнула на ухо
Мэгги. – Я, кажется, надралась, нужно проветриться...
– Не так уж и надралась...
– Выведи. А то шампанское на голову вылью, будет скандал...
Плюнув мысленно, Мазур потащился к выходу. Клятая девка
повисла на руке, прижималась, как к личной собственности. Едва оказались в
коридоре и свернули за поворот, остановилась, ловко прижала Мазура к стене и
без лишних разговоров забрала его губы в рот, правой рукой шаря пониже
ватерлинии предельно недвусмысленно. Он деликатненько высвобождался. Когда Мэгги
попыталась встать перед ним на колени, дураку понятно, для чего, улучил момент
и переместился правее по стеночке.
Она осталась на ногах, раздраженно спросила:
– Ты что выделываешься? Не хочешь здесь, пошли ко мне.
– А Дик?
– Дик и не пискнет, будь уверен. У нас свободные отношения
свободных людей, усек?
– Это ты так говоришь, – сказал Мазур. – А он
может об этом и не знать, выскочит с пистолетом, получится жуткий скандал, я
как-никак дипломат, должен думать о репутации...
– Брось. Все так и обстоит. Пошли?
Припомнив кое-что из классики, он громко произнес:
– Ваши ковры прекрасны, но мне пора...
– Какие ковры? Какие еще, в жопу, ковры? – Она
подбоченилась, так ничего и не понимая, но догадавшись уже, что ее прелестями
решительно пренебрегают. – Ага-а... Западаешь на эту сраную аристократку?
Все равно ничего не получится, такие ложатся или под активных лесби, или под
каких-нибудь маркизов с наколотым на хрене родовым гербом...
– Хватит, – сказал Мазур уже серьезно. – Давай
разойдемся по-хорошему, дорогая.
– Ах ты, дипломат траханый...
Она бросилась, растопырив коготки и всерьез собираясь на
совесть пройтись ими по Мазуровой физиономии. Мазур, коему услуги такой, с
позволения сказать, визажистки были ни к чему, вовремя поймал ее за запястья и
немного попридержал, увернувшись от удара коленкой в пах. Девочка была не из
слабых, еще какое-то время трепыхалась, пытаясь его достать, но потом
смирилась, не столь уж была и пьяна. Зло бросила:
– Пусти, тварь!
– Отпущу, – сказал Мазур. – Но, честное слово,
если опять начнешь дрыгаться, успокою без оглядки на пол. У вас в Штатах,
насколько я знаю, феминистки в голос вопят, что к женщине буквально во всем
нужно относиться, как к мужчине, не делая сексистских различий? Считай, что их
идеи меня достали до самого сердца, проникся и принял... Усекла?
– Пусти, – угрюмо попросила она. – Черт с тобой...
Импотент. Буржуазная свинья...
Разжав пальцы, Мазур изготовился, чтобы при необходимости
выполнить обещанное. Мэгги, однако, отступила, пытаясь испепелить его взглядом:
– Попомнишь еще, скотина!
