«Ни черта себе – угнетенные индей-цы», – растерянно
подумал Мазур, пытаясь прикинуть, сколько же здесь «ла плата». По всему
выходило, что считать следует центнерами.
– Не похожи они на пролетариев! – крикнул он на ухо
Ольге.
– Карахо, какие пролетарии? Торговцы, лавочники,
перекупщики, а это все – родовые клады...
Он вздрогнул – слева раздались душераздирающие вопли, визг,
вой и гогот.
– Гвоздь программы! – громко пояснила Ольга. –
Дьябладас, танец чертей!
Ряженых чертей оказалось немереное количество, они вели
себя, как и подобает нечисти: ходили колесом, орали, выкаблучивали невероятные
коленца, вертели хвостами, как пропеллерами, тыкали зрителей рогами, бросались
на хорошеньких девушек, и те, старательно визжа, шарахались, а рогатые, словно
бы невзначай, норовили поддеть подол древком трезубца, а то и огладить
мимоходом со всей чертячьей наглостью.
Когда пришла ее очередь, Ольга получила сполна – исправно
взвизгнув, попыталась увернуться, но налетевший с неожиданной стороны чертила,
весь в ало-желтых матерчатых языках огня, ловко взметнул ей подол выше талии, а
второй столь же хватко притиснул на миг к стене, упершись в грудь
растопыренными лапами.
Обижаться не полагалось. Мазур видел, что Ольга эти
маскарадные вольности приняла как неизбежность, но все равно пожалел, что не
догадался под шумок выдернуть у черта хвост, – вон там, справа, какому-то
раздосадованному кавалеру это только что удалось...
Она, смеясь, одернула платье:
– Давай выбираться отсюда. Больше не будет ничего
интересного. В собор все равно не попасть, да ты и не католик, тебе и
незачем... Пойдем на ярмарку?
– Пошли, – согласился он, мстительно оглянулся на
чертей. – А вот маски у них фабричные...
Пробираясь за ней следом, он не сразу вспомнил, о чем
напомнили эти дикарские пляски. Ах да, противоположный берег Атлантики, Н’Гила,
карнавал в честь какого-то старинного праздника, урожая, что ли? Вот у т е х
маски были самодельными, разнообразнейшими, под костюмами можно было спрятать
базуку. Они лопухнулись, конечно, были моложе, глаза разбежались, – но и
Кисулу, битый волк, был хорош, вывернулся из одиннадцати покушений целехоньким,
а в тот раз как-то оплошал, разрешил, чтобы его кресло поставили метрах в трех
от дороги, по которой шествовали, приплясывая, маски. Ну, и получил – всю
обойму в грудь из спрятанного под накидкой-бубу пистолета. Переполох, задние
еще ничего не поняли, напирают, Кисулу еще заваливается, Морской Змей чуть ли
не в упор высаживает в стрелявшего полмагазина, ближайшие начинают разбегаться,
вопли, свист дудок, длинная пулеметная очередь по всем без разбору – это
Отанга, черный двухметровый красавец, п л е м я н н и к, слишком многое
терявший со смертью дяди-диктатора, лупит от бедра... С тех пор Мазур как-то не
особенно жаловал карнавалы и прочие машкерады – сам он успел плюхнуться наземь,
а вот Папу-Кукареку, профессионала, мочилу, чертов племянничек срезал, как
косой. Хорошо еще, пенсию потом детишкам выбили, а когда подросли, Мазур на
пару с Морским Змеем сочинили правдоподобную байку, в которой Папа-Кукареку,
естественно, погибал в знойной, жаркой Африке насквозь героически, где-то даже
агитационно... Совсем недавно какой-то газетный щелкопер раскопал-таки и эту
историю из прошлого, но дети Папы-Кукареку к тому времени сами уже обзавелись
детьми, были в летах, так что пережили относительно легко...
Ярмарка... Одно слово – ярмарка. Нищие у базарных ворот,
горы фруктов, и привычных, и диковинных, вроде гранадильяс – этаких апельсинов
с зеленой студенистой мякотью и особо нежных, что даже теперь, в пору
реактивных самолетов, не переносят путешествия через океан, портятся, а потому
в Европе совершенно неизвестны. Абсолютно русские груды картошки, на первый
взгляд, выкопанной где-то под Шантарском, – тьфу ты, здесь ведь картошкина
родина, отсюда она и произошла, так что ничего удивительного...
Индейцы из предгорий в ярких фабричных рубашках – но
короткие ворсистые штаны из домотканины. Индейцы с далеких гор – этих, пояснила
Ольга, моментально можно узнать по маленьким шляпам-монтерос из черного
войлока, украшенных белым вязаным крестом. Гончары, мясники, зеленщики – и тут
же чоло в джинсовом костюме, с плейерами последней модели. Десятка два лам,
буднично проходящих с тюками овечьей шерсти на спинах. Столь же буднично
наваленные грудой мандолины из панциря броненосца. Замысловатые сувениры
непонятного на первый взгляд назначения. Масса изделий из серебра – браслеты
связками, как бублики, замысловатые серьги кучей, брелоки в виде индейских
божков и сверхзвуковых истребителей... И гомон, и толкотня, и следует
присматривать за бумажником: если здесь нет дюжины карманников на одном
квадратном метре, то Мазур – королева английская...
Он приостановился. Морщинистый индеец, перед которым на
куске красного пластика были навалены какие-то овальные, светло-зеленые плоды,
уписывал один из них так смачно, что у Мазура поневоле потекли слюнки.
– Хочешь купить? – догадалась Ольга, отчего-то лукаво
щурясь.
– А что?
Она бросила на Мазура смеющийся взгляд:
– Будь у меня желание разыграть, тебя ждал бы приятный
сюрприз... Ладно, не буду, хотя мы иногда с иностранцами и проделываем, главным
образом с нортеамерикано. Милый, это плоды койоловой пальмы... – Она
сделала театральную паузу.
– Ну и что? – спросил Мазур, как ему и полагалось по
роли невежды-туриста. – Сам-то он лопает...
– А то! – воскликнула Ольга. – Видишь ли, у этих
плодов невероятно клейкая кожура, одним-единственным можно перемазаться так,
что потом не отмоешься неделю. Поэтому их сначала скармливают коровам. В
желудке у коровы переваривается только кожура, а сам плод целехоньким выходит...
с другого конца. Тогда его моют и едят. Между прочим, он здорово сладкий...
– Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Тогда я воздержусь, – сказал Мазур.
– Эти мне европейцы... Он в самом деле сладкий... а?
– Нет, спасибо, что-то не хочется после коровы...
– Эстет ты у меня... – сказала Ольга свысока. –
Так, а вон тому типчику придется плохо, если нагрянет полиция, штраф заплатит,
как миленький...
– За что? – спросил Мазур, глядя на вышеупомянутого
типчика, ничем не примечательного, стоявшего рядом с груженным горшками осликом.
– Цветы видишь? Гирлянду на упряжи? На белую акацию похожи.
– Ну?
– Это «воровской цветочек», флорифундия. Она же –
древовидный дурман. Если поставить большой букет в комнату, минут через десять
испарения подействуют, как отличное снотворное. Воры в старые времена любили
такие фокусы: высмотрят подходящий богатый дом, в окно – открытое, конечно,
из-за жары – забросят букетик, выждут и идут смело, спящий хозяин не
проснется... Вряд ли у этого болвана что-то такое на уме, просто приехал из
диких мест, где о городских изобретателях не слыхивали, – но все равно, в
провинции за флорифундию, окажись она у тебя, моментально оштрафуют. Кто знает,
что у тебя на уме... Пошли? – Ольга энергично взяла его за руку и повела
мимо флегматичных лам.
