Овес отборный вам,
Мне – половодье трав,
Дождь с солнцем пополам,
Веселье в пух и прах!
И не меняюсь я,
Хотя бегут года:
Из разных мы конюшен, господа!
– Неплохо, – сказал Франсуа, беззвучно похлопав в
ладоши. – Экспрессивно, а главное, исполнено глубочайшего смысла. Вы
просто талант, полковник...
– А я играть не умею совершенно, – сказала
Ольга. – До революции, дедушка рассказывал, гитара считалась вульгарным
инструментом приказчиков и разных там лакеев, мне ее и в руки взять не
позволяли. Зато на рояле выучили, хотя я его и ненавидела всеми фибрами души...
Автобус останавливался возле деревушек, как две капли воды
похожих на Якораите, иногда подбирал кого-то, иногда высаживал – один раз прямо
в чистом поле остановились, когда энергично заорала толстуха с гусем. Вокруг не
было видно ничего напоминавшего населенный пункт, но она, не теряясь,
подхватила свои узлы, корзину с гусем, и направилась к далеким холмам. Видимо,
за ними и скрывалась ее деревушка. Порой автобус сворачивал с бетонки,
углублялся вправо или влево на пару километров по разбитому проселку, до жути
напоминавшему сибирскую глубинку, – там, в деревнях, отличавшихся от Якораите
разве что полным отсутствием базара, кого-то снова высаживали или подбирали. В
конце концов, шумно прощаясь с попутчиками, вывалилась наружу ехавшая со
свадьбы компания – отчего число пассажиров сразу уменьшилось этак на две трети.
Часа два они так кружили, то выбираясь на Трассу, то съезжая с нее. Лара
безмятежно дрыхла, веселье давно поутихло, хотя бутыль компания благородно
оставила тем, кто ехал дальше.
Понемногу пейзаж за окнами стал меняться: вместо диких
ландшафтов появились обширные поля банановых кустов, кукурузы и сахарного
тростника, геометрически четко распланированные, разделенные узкими дорогами,
на которых виднелись рабочие и яркие, маленькие грузовички. Их сменили еще
более обширные равнины с тенистыми лужайками. Мазуру они сначала показались господскими
парками, но он очень быстро рассмотрел коров. Кацуба тут же подтвердил:
– Коровьи выгоны. А вон там – коровники...
«Ничего себе», – подумал Мазур, глядя на сооружения из
стекла и бетона. Российскому человеку воспринять э т о как коровники было с
непривычки тяжеловато: чистота идеальная, стены чистые, нигде не видно ни
бугристых коровьих лепешек, ни ржавых железяк, ни полусгнивших досок...
Английский парк.
– Шофер говорит, мы давненько уже едем по
Куэстра-дель-Камири, – сказал Кацуба.
– Так сколько ж это мы едем? Вернее, насколько поместье
тянется?
– Далеконько тянется, – кивнул Кацуба. – Ты,
по-моему, плохо представлял, что такое настоящие плантации вообще и хозяйство
доньи Степаниды в частности. Хуторок какой-нибудь вставал в воображении, а?
– Подумаешь, – небрежно обронила Ольга, глядя в окно
без малейшего интереса. – У отца есть парочка плантаций и побольше...
Она это произнесла без малейшего наигрыша, даже равнодушно.
До Мазура впервые стало доходить, в к а к о й семье она выросла, ч т о у нее за
спиной. Только теперь понимаешь смысл терминов «богатая невеста» и «девушка из
общества» – и почему-то от этого на душе еще смутнее, печальнее...
Пройдя к водителю, Кацуба о чем-то принялся с ним оживленно
толковать, оба жестикулировали, при этом шофер порой бросал руль на полной
скорости, ничего страшного, слава богу, не происходило, но смотреть было
жутковато.
– Пора, чудо-богатыри и прекрасные дамы, – сказал
подполковник, вернувшись к ним. – Скоро и хозяйский дом покажется,
сберегла нас Мадонна... – кивнул он на иконку. – Честное слово,
когда-нибудь уйду в монастырь, я здесь уже присмотрел один, маленький такой, в
глуши, Сан-Бартоло... Столько раз выворачиваешься из разных поганых
хитросплетений, что начинаешь всерьез подозревать: без вышнего промысла не
обошлось...
– А почему – подозревать? – всерьез удивилась Ольга.
– Атеисты мы, сеньорита, Фомы неверующие, хотя, когда
особенно сильно прижмет, в душе что-то такое и ворохнется... Кто-нибудь,
разбудите нашу принцессу.
Лару принялись трясти и тормошить, но привести в ясное
сознание никак не могли – не открывая глаз, она бормотала что-то насчет того,
что ей, как обычно, необходим гидромассаж, апельсиновый сок и тостик с икрой, а
вот машина сегодня вряд ли понадобится. Судя по тону, она обращалась к воображаемой
горничной – но в себя никак не приходила.
– Придется тащить так... – в конце концов отступился и
Франсуа.
После короткой перепалки между шофером и Кацубой – исход
дела решился после вручения радужной бумажки – автобус покатил по широченной
аллее, обсаженной эвкалиптами. Аллея упиралась в высокие решетчатые ворота, по
обе стороны которых тянулась бесконечная стена. Из-за затейливых чугунных
завитушек уже подозрительно таращился чисто одетый субъект с оттопыренной полой
белого пиджака.
Они выгрузили свой багаж – бесчувственную Лару и сумку с
автоматами. Из окон махали и дружелюбно орали бесхитростные попутчики, ничуть
не подавленные роскошью асиенды. Шофер как раз был подавлен, он побыстрее
развернулся и припустил прочь, громыхая, лязгая и брякая.
Субъект в белом взирал настороженно, недоверчиво. Его,
конечно, можно понять: компания, представшая перед воротами, выглядела, мягко
говоря, экстравагантно: бесчувственная девица на руках, торчавшие из-под
рубашек кобуры, непрезентабельная одежда.
Выдвинувшись вперед, Кацуба закатил длинную тираду, в
которой Мазур разобрал: «сеньора Сальтильо», «коммодор Савельев». Цербера
словно подменили: расплывшись в улыбке, распахнул высокую калитку, что-то
тараторя, поклонился несколько раз и ловко выдернул из кармана телефон.
Протараторил в трубку с невероятной быстротой длиннейшую фразу – на сей раз
Мазур, как ни вслушивался, не смог разобрать ни знакомых слов, ни собственной
фамилии – и почтительно сообщил что-то Кацубе.
– Хозяйка сию минуту имеет пожаловать к долгожданным
гостям, – перевел Кацуба для Мазура.
Мазур откровенно оглядывался. Слева, неподалеку, стоял
трехэтажный кирпичный домик, а впереди, над стеной высоких деревьев, вздымались
темно-красные черепичные крыши, явно принадлежавшие гораздо более
монументальным строениям.
Справа застучали копыта. Из аллеи выскочила всадница,
коротким галопом промчалась под величественными эвкалиптами и спрыгнула рядом с
отступившим на шаг от горячей лошадки Мазуром. Незабываемая донья Эстебания
собственной персоной, в черных бриджах и красном камзоле, ничуть не
изменившаяся со времен их последней встречи, энергичная, красивая, как
выражался когда-то Кацуба – способная и в горящий вигвам войти, и долларом
ударить...
– Пресвятая Дева, Влад! В каком вы виде?!
Эстебания тут же обнялась с ним по-здешнему, похлопав по
спине правой, потом левой ладонью, – он уже достаточно освоился в
Санта-Кроче, чтобы сообразить: это означает неподдельно дружеские отношения, но
не более того. Впрочем, его это как нельзя больше устраивало. Он старательно
выполнил свою часть ритуала и искренне сказал:
