– Ну и что?
– Ничего-то ты не знаешь... – Ольга на ходу чмокнула
его возле уха. – Так сватаются в юго-восточных провинциях, понимаешь? Три
всадника вплетают коням в гривы красные ленты, длинные такие, скачут к дому,
где живет нареченная их друга, и во всю глотку орут: «Фуэго!» «Огонь!»
Подразумевается, что у того, кто их послал, в сердце пылает неугасимый огонь.
Все зависит от того, как отреагирует сама девушка, а в старые патриархальные
времена ее отец: если появится с пучком соломы, значит, есть пища для огня, а
вот если выйдет с ведром воды... Эй, не вздумай возвращаться! Он держался в
рамках, как истый кабальеро...
– Я и не собирался...
– Ну вот, ты меня разочаровал. Так хотелось, чтобы из-за
меня стрелялись благородные идальго... Как в старые добрые времена.
– В старые времена ты, я подозреваю, сидела бы дома, не
мечтая ни об учебе в Англии, ни о министерстве...
– Тоже верно... Нет, подожди. – Ольга развернула его в
другую сторону. – К тебе в комнату я не пойду. Мы как-никак находимся в
доме с вековыми традициями. Незамужняя девушка не должна навещать комнату
холостого идальго, в особенности офицера... Офицеры как-никак – главная
опасность для благонравных девиц из хороших семей...
– А к тебе, значит, можно? – хмыкнул Мазур, до кончиков
пальцев исполненный нетерпеливого биения крови.
– Ко мне – можно, – шепотом ответила Ольга, распахнув
дверь и вталкивая его внутрь. – В конце концов, бравый идальго в спальне
незамужней девицы, пусть и благородной, – это совсем другое, это освящено
многовековой литературной традицией: романсеро, плутовские романы, классические
трагедии...
– Комедии...
– Ну никакой в тебе романтики, один голый
практицизм... – Она гибко увернулась, мимоходом зажгла лампу под розовым
абажуром на столике у постели. Вытянулась на темно-синем покрывале, одним
движением сбросила туфельки и блаженно прикрыла глаза. – Ни диких
зарослей, ни пыльных улиц, благодать... Иди сюда, полежим тихонечко...
Мазур прилег рядом на необозримой постели, осторожно
просунул руку Ольге под шею. Она не шевелилась, словно спала. Комната ничуть не
уступала апартаментам Мазура и подавляла точно так же: высоченные потолки с
лепниной, какие он видел только в генштабе, тяжеленная мебель из темного,
несомненно, дорогого дерева – постель как танкодром, шкафы как бастионы,
вычурные стулья, круглые столики на витых ножках, дубовые панели стен,
монструозное величие люстры и бра, огромная картина, изображающая море при слабом
волнении: три балла по шкале Бофорта, не больше, наметанным глазом определил
Мазур, взглянув на паруса шхуны в правом углу. Поспорить можно, комнату
обставляли лет сто назад – и с тех пор мало что в ней меняли...
– Апартаменты... – пробормотал он.
– А что? – Ольга приоткрыла глаза. – Комната как
комната... Не беспокойся, никто не войдет, прислуга вышколенная, сразу
видно... – ощупью нашла его руку и положила туда, где под тонким бархатом
постукивало сердце. – Послушай, ты в самом деле собрался делать мне
предложение? Эстебания что-то такое с загадочным видом изрекала...
Мазур застыл от жуткой неловкости, он совершенно не видел
выхода. Пожил на этом чертовом свете достаточно, чтобы понимать: коли уж
говоришь женщине, что любишь ее, будь готов после этого заводить разговор об
общем будущем, иначе не мужик ты, а последняя дешевка. Но какое у них может
быть будущее – у нищего каперанга и наследницы поместий? Вот тут как раз и
подвело сходство с т о й, показалось, э т у тоже можно как ни в чем не бывало
привести в заброшенную двухкомнатную квартирку, единственное достоинство
которой в том, что расположена в доме, мимо коего не единожды проходил
Пушкин... Что ей, по большому счету, и Пушкин, и Питер?
– Вот и правильно, что молчишь, – сказала Ольга,
поудобнее примащиваясь под его руку. – Мне уже столько раз делали
предложение, что эта процедура ничего, кроме тоски, не вызывает. Эчеверриа даже
напялил парадный мундир со шпагой, который носят раз в три года, на большом
президентском смотру...
– Ты с ним спала?
– А вот не скажу. Помучайся. Ну ладно, ладно, не спала,
честное слово, мы были такие юные и благовоспитанные... Новоиспеченный
лейтенант и юная особа с дипломом школы святой Терезы...
Мазур хорошо помнил, она говорила, что капитан делал
предложение дважды, но допрашивать не стал, смешно, в конце концов, да и права
никакого нет...
– И насчет остальных не надо допрашивать, ладно? Сам
понимаешь, что были, не могла же я спрыгнуть со старинной гравюры, а? Невинной
розой... – Ольга фыркнула ему в ухо. – В чем-то я довольно беспутная
роза, милый... Но с тобой, ты поверь, мне удивительно хорошо. У тебя с н е й
все было отлично?
– Ага, – с трудом выдавил Мазур.
– Вот и гадай тут. Должна признаться, особа я довольно
своенравная и независимая... О н а на меня в этом походила?
– Нет. Была гораздо мягче.
– Ну, тогда я ничего не понимаю. Ты слышал, что близнецы во
многом схожи так, что просто удивительно? Даже если живут с раннего детства в
разных концах страны, женятся на схожих по внешности и характеру женщинах,
собакам дают одни и те же клички, машины покупают одной марки... Мы с н е й в
какой-то мере близнецы, верно? Однако характеры совершенно разные, сдается мне.
И все равно, странно, что моя испанская доля крови что-то на сей раз не
проявляет себя. Как ни прискорбно выговорить, но впервые почувствовала, что
меня укротили, и пришел хозяин...
– Это плохо?
– Это непривычно, – призналась Ольга. – Пытаюсь
по-прежнему взять поводья, как встарь, – и не получается. Можешь
гордиться, Влад, ты меня укротил... только, я тебя очень прошу, не пытайся этим
пользоваться, ладно? Если ты что-то, пусть по нечаянности, сломаешь, я опять
пантерой обернусь, и это же насовсем... Ты почему молчишь?
– Да потому... Не знаю, что сказать. Я двадцать лет убиваю
людей, понимаешь? Я привык шлепать по горло в болоте и жрать змей, я всегда
заранее знал: когда меня п о ш л ю т, там, куда послали, никто не будет меня
любить, никто не будет со мной дружить. И не надо, я не за этим иду, так что
плакать не стану... Но я не думал, что когда-нибудь буду беззаботно торчать во
фраке, спокойно гулять с девушкой по ч у ж о м у городу, что в п р о м е ж у т
к а х буду жить, как все нормальные люди. Я и не хотел тебя укрощать, я просто
попал в пьесу, которая не для меня написана, она для кого-то более мирного,
белого, пушистого... ладно, не обязательно мирного, но уж никак не для меня...
А ты говоришь – воспользоваться... С собой-то не знаешь, что делать, где уж тут
с тобой властным хозяином быть... И я просто не понимаю, какое тут может быть
будущее...
Он выпалил все это и зажмурился от жгучего стыда – хорош
мачо...
Тут же сработал мощный рефлекс, внутренний тормоз, но, в
темпе прокрутив только что прозвучавшие слова, он не нашел, в чем себя можно
упрекнуть: никаких тайн не выдал, ни в чем не раскрылся, даже круглая дура на
ее месте, и та давно поняла бы, что «коммодор Савельев» отнюдь не паркетный
шаркун, а опытный убивец, да и дружки у него соответствующие. Так что ничего
страшного не произошло, вот разве что расслабился до полной непозволительности,
но делу, и г р е это ни в чем не помешает...
