У Варвары никогда не было таких вещей. Вообще курток у нее
не было, она считала себя слишком толстой для курток, имея странный гибрид
куртки и пальто, и он ужасно ей не шел, зато был очень практичен.
— Димка, — пробормотала Варвара, таращась на себя в зеркало,
— спасибо тебе. Я тебе клянусь, что все верну в целости и сохранности, чистое и
новое.
— Ты вся в ценниках, — сказала Таня, — повернись, я отрежу.
Варвара оборотилась к зеркалу спиной и пыталась рассмотреть
свой зад. С ее точки зрения, зад выглядел неплохо. Куртка все скрывала.
— Да не вертись ты!
— Тань, ты поаккуратней, смотри лишнего не отрежь.
— Язык тебе отрежу.
— Господи, какая куртка!.. Сказка, а не куртка! А, Тань?
— Куртка как куртка. И пошли, пошли, я спать хочу, а мне еще
ковбоя на ночь устраивать.
— Я не ковбой, а физик, — пробормотал Димка упрямо.
Когда они вывалились на темную улицу, к Таниным «Жигулям»
первой модели, пошел снег. Он был мартовский, мелкий, жесткий, как будто
сморщенный от старости и такой же старчески колючий.
— Осторожно голову!.. — предупредила Таня, когда Димка,
кряхтя, полез в салон. — Там антифриз на полу, вы его отодвиньте за другое
сиденье. Варвара, возьми тряпку и протри фары. Мы еще будем греться.
* * *
Человек, который, распластавшись, лежал на сиденье своей
машины, слышал ее громкий, решительный, «докторский» голос. Ее спутников он не
видел, но этого и не требовалось, он слышал их голоса. Самое главное узнать,
куда они теперь поедут.
Он узнает и накажет эту бешеную суку за все — за
самодовольство, наглость, за все несчастья и беды!.. Она заслужила наказание!
Она ведет себя как проститутка, шлюха! Он накажет не только ее. Он накажет и
мужчину тоже — слизняка, подонка! — и все наконец-то поймут, чего он стоит!
На другом конце города другой человек оторвался от монитора,
крепко, всем телом потянулся и потер шею. Он не любил подолгу сидеть за
компьютером, хотя и приходилось. В одной только майке было холодно, и он,
поняв, что сильно замерз, накинул на необъятные плечи теплую фланелевую рубаху.
Надо сварить кофе. От коньяка он немедленно уснет, а спать
было никак нельзя.
Итак, завтра, рейс в девять двадцать, «Чешские авиалинии».
Что это? Совпадение? Или все было задумано заранее?
Если заранее, значит — бегство?
* * *
В самолете неожиданно выяснилось, что Варварин билет —
первого класса.
Она долго не могла понять, чего от нее хочет веселенькая
проводница в красном и бежевом, непривычном для русского глаза, костюме, и
упиралась, и не шла, и боялась, что произошла какая-то путаница с местами и
сейчас ее высадят, проводница все повторяла «прошу, пани» и манила Варвару за
собой, а она все не решалась и перегораживала проход, и пассажиры толпились за
ней и нетерпеливо выглядывали, а потом оказалось, что место у нее — в первом
классе.
Уф, как неудобно.
Как была, в сногсшибательной Димкиной куртке, она плюхнулась
в широкое кресло, прижимая к груди худую сумку, где были документы и триста
долларов, выданные Семен Прокопьичем стодолларовыми купюрами, и еще роман под
названием «Знак беды», позаимствованный у Тани. Рюкзачок с вещами
красно-бежевая стюардесса затолкала под сиденье. Варвара пошерудила ногой —
вещи были на месте.
Варварин сосед, со всех сторон окруженный газетой, вздрогнул
и громко чихнул.
— Будьте здоровы, — пробормотала Варвара.
— Спасибо, — ответили из-за газеты.
— Положить, — весело спросила красно-бежевая, распахивая над
головой у Варвары белый ящик и ударяя на слог «ло», — куртка?
— Нет, нет, — отказалась Варвара, старательно улыбаясь. Она
слышала, что все иностранцы все время улыбаются, такая уж у них, у иностранцев,
сущность. — Я потом. Я сама.
— В лайнер тепло, — проинформировала красно-бежевая, —
очень.
Но Варваре не хотелось расставаться со своим сокровищем.
Очень уж она была хороша в этой куртке, просто загляденье.
Конечно, не так хороша, как Вика Горина, но ведь говорят,
что есть мужчины, которые любят… которым нравятся… полные женщины. Кстати,
красотка Вика тоже не замужем, хотя, казалось бы…
Газета вздрогнула, и сосед опять чихнул.
«Простужен, наверное, — решила Варвара. — Как бы меня не
заразил».
В кармане рюкзака у нее был тюбик оксолиновой мази, всунутый
Таней на всякий случай. Варвара нагнулась и стала искать мазь. Это было трудно,
потому что рюкзак лежал совсем другим боком, и сначала нужно было найти карман,
а потом мазь.
Потом заговорили динамики — Варвара все искала и перестала,
только когда динамик по-русски извинился за то, что «члены нашего экипажа не говорят
по-русски». Так как динамик говорил совершенно точно по-русски, Варвара долго
не могла понять, что, собственно, имеется в виду.
Потом самолет поехал.
Варвара моментально забыла обо всем на свете — о чихающем
соседе, о мази, о куртке, — потому что это было чудо.
За круглым стеклом иллюминатора стало совсем светло, и
Варвара видела аэропорт, и другие самолеты, и огромные машины, которые плыли
мимо и были отрезаны от них, потому что оставались на земле, а они собирались
лететь.
Самолет чуть подрагивал длинным и крепким телом, готовился к
работе, как будто поигрывал мышцами, настраивался, и это было так… эротично,
что Варвара раскраснелась, а потом устыдилась. Впрочем, этот самый первый класс
был устроен как-то так, что она чувствовала себя в полном одиночестве, и даже
сосед со своим чиханием и газетой не мешал ей.
Когда самолет чуть притормозил, а потом вдруг ринулся
вперед, разгоняя и разгоняя себя, а потом прыгнул в воздух, и воздух удержал
его — тонны стали, приборов, машин, людей! — и земля стала стремительно уходить
вниз, как будто отъезжала невидимая камера, Варвара поняла, что плачет — просто
так, ни от чего, от того — и тут ей стало совсем стыдно.
Она независимо высморкалась в бумажный платок, хотела
спрятать катышек в карман, но пожалела куртку и зажала его в руке. И посмотрела
по сторонам.
Газетный сосед опять чихнул и жалобно всхлипнул.
— Будьте здоровы, — бодро пожелала Варвара.
Газета зашуршала, съехала, примялась, и прямо перед ней
оказалось выбритое до синевы лицо и глаза, как будто обведенные черным.
