— Ты просто начиталась детективов, дорогая, — сама себе
сказала Варвара. Просто так сказала, чтобы послушать, как это прозвучит.
Прозвучало неубедительно.
«Фантазерка, — говорила про нее бабушка Настя с
неодобрением, — вечно в облаках витает! Что за девка! Беда с ней».
Впрочем, Варвара не знала никого, о ком бабушка отзывалась
бы с одобрением. Варвара была «фантазерка», отец «куркуль», мама «заноза»,
соседка «Кабаниха», ее сын «бандит», хотя розовый, очкастый, толстый Димка на
бандита тянул так же, как сама Варвара на «Мисс Вселенная».
Димка ухаживал за ней когда-то, и его неловкое сопение и
влажные пальцы, которыми он стискивал Варварину ладошку, были самыми
романтичными воспоминаниями в ее жизни.
Ну и ладно. Ну и наплевать. Подумаешь.
Или вот Татьяна, лучшая подруга. Вышла замуж в двадцать лет
и — ясное дело — по безумной любви. Некоторое время любовь продолжала быть
безумной, потом стала обыкновенной, потом не стало никакой. Осталась только
морока с опостылевшим, никуда не годным мужиком, который, как назло, за это
время стал «своим и родным», и бросить его на произвол судьбы у добросердечной
подруги не хватало совести. Сидел он на шее у нее и родителей, очень удобно
сидел, свесив ножки и помахивая кнутиком, ничего не делал, ни о чем не
заботился, не печалился ни о чем — почти десять лет. Татьяна превратилась в
пожилую бабищу пятьдесят восьмого размера — Варвара сочувствовала ей с
некоторым жалостливым женским высокомерием, ибо сама носила всего только
пятьдесят четвертый, — стала раздражительной, визгливой, волосы накручивала на
бигуди, короткие ногти красила ярко-алым лаком, ссорилась с родителями и
обожала сына Ваську, который от мамашиного обожания совсем одичал и перестал
правильно соотносить себя с окружающим миром.
Вот вам и романтическое чувство, уважаемая Варвара
Андреевна. Такого хотите? Вы-то посиживаете себе в кресле в любимом халате,
чаек потягиваете, думаете о высоком, жалеете свои пятьсот рублей, а Танька,
небось, одной рукой картошку жарит, другой пол метет, одним глазом уроки
проверяет, другим кучу белья окидывает — когда гладить, уже сегодня или еще до
завтра полежит.
Хорошо хоть «родного» в прошлом году она все же выставила
вон — как в комедии. Пришла под Новый год домой пораньше, три сумочки принесла,
с индейкой, мандаринами и подарками, а «родной» посреди комнаты в одних трусах
мечется, а барышня на балконе без лифчика — и метель, метель, и барышнино
барахлишко неубедительной кучкой!..
Танька как принялась хохотать, так и хохотала до самого
суда, и в суде хохотала, и судья вместе с ней. Развели их за пять минут.
«Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре…» И
что-то там такое про ссору.
Девять лет непрерывного ежедневного изматывающего счастья —
у Татьяны невралгия и зарождающаяся язва желудка, у бывшего «родного» пивное
пузо, одышка и «сердечко шалит», Васька среди ночи просыпается и плачет,
боится, что родители начнут орать друг на друга, — а потом пять минут, и жизнь
«с чистого листа», как говорили раньше в телепередачах про писателей.
Нет, уважаемая Варвара Андреевна, вы спасибо скажите
ангелу-хранителю вашему, что вас все это миновало. Немножко жалко, конечно, что
никогда и ни в кого не была влюблена, и что сына нет — уж она, Варвара, ни за
что не допустила бы, чтобы он ревел по ночам! — и сердце ни от чего не
замирает, и давешний нахальный водитель подумал, что она бабка, а ей до
тридцати еще целый год, полтора даже!
А Петра Борисовича со странной фамилией Лиго все-таки убили.
Варвара была уверена, что его убили, как только шеф вышел за дверь кабинета.
Кто-то следил за ними, пока они разговаривали, и как только шеф вышел,
прикончил Петра Борисовича.
Зачем? Кто он такой, этот Петр Борисович? Что за дела у них
с шефом? Почему он никогда не сидел в приемной, проходил, ни на кого не глядя,
и с шефом говорил как будто немного свысока, как если бы шеф был жокеем, а Петр
Борисович — владельцем породистого рысака.
«Ты можешь думать о себе все что угодно, но лошадь все равно
моя», — примерно так выглядел Петр Борисович, когда говорил с шефом. Впрочем,
говорил в основном шеф, а Лиго слушал.
И сегодня его убили. До смерти, как выразилась
впечатлительная Люда Галкина.
Варвара протяжно вздохнула, стряхнула с отворотов халата
вчерашние сухарные крошки, застрявшие в махровых остатках звезд и облаков, и
зашлепала на кухню, ставить чайник. Жалко, что все сухари вчера же и кончились.
Она не станет жалеть о сухарях. Она и так толстая. Вика
Горина, небось, не ест по вечерам сухари, да еще с изюмом, да еще с сахаром, и
она, Варвара, не станет.
Сухаря, твердого, ванильного, пахнущего сдобой, с изюмом и
крупными крупинками коричневого сахара, хотелось уже почти невыносимо.
Может, в булочную спуститься, за кексиком или за мороженым?
Сухарей у них все равно нет.
Она ни за что не пойдет! Вика Горина, к примеру…
Варвара выключила воду, на кухне вдруг стало пронзительно
тихо, и оказалось, что заливается звонок у входной двери.
Ни с того ни с сего Варвара перепугалась и уронила чайник в
раковину. Чайник загрохотал, вода широко плеснулась, залила линолеум и халат
спереди, где облака и звезды были уж совсем ни на что не похожи.
Входная дверь вздрогнула, как будто в нее ломился кабан.
Ноги отнялись, и живот, на который пролилась вода,
заледенел.
— Варвара!!! — протрубил из-за двери кабан. — Открывай
давай!
Уф-ф, господи!..
Варвара перевела дух и потрусила в прихожую, похожую на шкаф
из гарнитура «Хельга».
— Хоть бы позвонила!.. — в сердцах выговорила она,
распахивая дверь.
— Да чего звонить-то! — пропыхтела Татьяна, протискиваясь
мимо, — я и так знаю, что ты дома!
— Откуда?
— От верблюда. Где тебе еще быть, если не дома?
— Это точно, — вздохнула Варвара, подсовывая подруге тапки,
— а ты почему не дома? Или все белье перегладила?
— Ничего я не гладила, — устало сказала Татьяна. В левой
отставленной руке она держала ботинки, а правой взбивала на темени кудри,
приплюснутые шапкой. — У меня неожиданно получились каникулы.
— Какие каникулы, разве у Васи…
— Васю родители увезли в дом отдыха под Солнечногорск. На
четыре дня. Я теперь свободна и независима, как бывшая братская Украина. Я
привезла сырокопченой колбаски и тортик.
— Какой еще тортик!..
— Маленький, — заискивающе проблеяла Татьяна, — ничего с
нами не будет от маленького тортика! А? Ничего не будет?
