— Здравствуйте, — отчетливо выговорил вежливый Димка, —
простите меня за непрошеное вторжение. Я не мог предупредить, потому что мой
мобильный телефон не может быть настроен на русскую мобильную сеть.
Тут Танька очухалась, содрала с себя огурцы и юркнула в
ближайшую дверь.
— Здравствуйте, — прокричала она оттуда, — не обращайте на
нас внимания. Мы не ждали гостей.
— Если я не вовремя… — снова затянул свою песню Дима Волков,
и Варвара пнула его в плечо.
— Ты что, — спросила она, не отпуская плечо, прикрытое
толстой курткой, — ненормальный? Раздевайся скорей, и давайте кофе пить! Только
оладьи сгорели. Неужели ты прямо с самолета?!
Он кивнул, вешая на крючок свою куртку.
— Я забыл, что у мамы может быть дежурство. У нее, скорее
всего, дежурство, а папа, наверное, в командировке. Обычно он уходит на работу
около девяти, а я приехал в половине восьмого.
— А может, он в булочную пошел, — предположила Варвара, —
позвони, если хочешь. Но даже если он вернулся, — крикнула она уже из кухни, —
все равно мы сначала кофе выпьем. Таня, вылезай! Господи, мы, наверное, года
три не виделись! Какой ты молодец, что приехал, Димка!
— Варвара, дай мне мои штаны, — приглушенно попросила Таня
из-за двери, — я не могу выйти.
— Сейчас. Димка, ты позвонил?
— Звоню. Пока никто не подходит.
— Ну, значит, нет никого! Иди сюда, я хоть посмотрю на тебя!
На, — и она сунула брюки в открывшуюся дверную щель. — Димка, тебе чай или
кофе?
— Кофе, — ответил он у нее из-за спины — очень близко, и она
обернулась с веселым удивлением.
Он почти не изменился, Дима Волков, который тискал ее ладонь
своей большой влажной ладонью и выразительно сопел. Он остался огромным,
розовощеким, смущенным, близоруким и белобрысым. Как всегда.
Какое счастье, что — как всегда.
— Вот Лидия Владимировна обрадуется, — глядя ему в лицо,
пробормотала Варвара, взяла его за руку и подтащила к окну, чтобы рассмотреть
получше.
Пожалуй, он стал старше и, кажется, еще больше, чем раньше.
Может, от того, что перестал сутулиться. Белый пух на щеках, похожий на
свалявшийся войлок, исчез. Слоновьи глазки за стеклами широких очков смотрели
на Варвару с радостным удивлением, как будто он тоже позабыл, какая она, и
теперь вспоминал, и вспоминать ему было приятно. На нем был темно-синий свитер
крупной вязки и светлые джинсы, как в голливудском кино про горных спасателей.
— Димка, — сказала Варвара, рассматривая его, — я даже не
пойму, изменился ты или нет. По-моему, нет. Или да?
— Нет, — ответил он смущенно, — ты тоже — нет. Совсем. Я
тебя помню точно такой же.
Сначала они учились в одном классе, а потом в одном
институте. Варвара поступила в него потому, что ездить было недалеко, а Димка
потому, что мечтал о высокой науке.
Варвара училась на тройки, слегка, для разнообразия,
разбавляя их то двойками, то четверками, а Димка был отличник, умница, гордость
факультета и радость деканата. Почему-то в этом очень трудном, элитном и еще
черт знает каком институте для особенно умных не приняты были обыкновенные
студенческие штучки вроде шпаргалок или списывания друг у друга контрольных во
время отлучек в туалет. Каждый из «особенно умных» как-то особенно гордился
своим умом и не собирался делиться им с дурехами вроде Варвары. В группе она
была единственной девушкой, и ей казалось, что ее тупоумие доставляет парням
удовольствие и значительно повышает их собственную значимость. Никто из них не
был так туп и не учился так плохо, как Варвара. Только Димка, единственный из
всех по-настоящему талантливый, всегда помогал ей. Он решал за нее контрольные
и «задания» — на каждый семестр полагалось по два «задания». Пухлая брошюра с
желтыми страницами, изданная репринтным способом, вызывала у Варвары приступ
паники, уже когда она получала ее в библиотеке. Она точно знала, что не сможет
никогда ничего решить, даже под страхом расстрела — все равно не сможет.
Варвара представляла себе инквизиторов — авторов пухлой брошюры с «заданием», —
как они выдумывают задачи посложнее и позаковыристей, как потирают сухие ручки,
как прищуривают иезуитские глазки, радуясь тому, что тупицам, вроде Варвары,
никогда не прорваться сквозь возведенные ими баррикады.
Варвара и не прорвалась бы, если бы не Димка. Окончив
институт, он очень быстро и легко защитил все диссертации, получил все
существующие степени, с тоской огляделся вокруг и понял, что нужно уезжать.
— Чучелом или тушкой, — грустно сказал он Варваре, когда
пришел объявлять, что ищет себе работу «там».
— Что это значит? — не поняла Варвара.
— Это значит анекдот, — объяснил Димка. — Ты не знаешь? В
Израиль уезжает старый еврей, а в клетке у него старый-престарый попугай.
Таможенник говорит — птиц можно провозить только чучелом или тушкой, больше
никак. Еврей плачет и клянется, что этот попугай в их семье уже лет сто и все
такое. Ну вот. Попугай слушал, слушал, а потом говорит: «Брось ты, Фима!..
Чучелом или тушкой, а уезжать надо!»
— Ты же доктор наук, — сказала Варвара, рассматривая его. Он
печалился, болтал ложкой в чае, прятал глаза. — Тебе почти двадцать семь лет, а
ты доктор наук. Зачем тебе непременно уезжать, если ты так не хочешь?
— Не хочу, — признался Димка, — и родителей не хочу
оставлять и… вообще. Но если меня хоть куда-нибудь возьмут, уеду.
— Почему?!
— Потому что наука в этой стране кончилась, — ответил Димка
резко и поморщился. Он не любил красивых фраз и стеснялся, когда приходилось их
произносить, — нет науки, все. И на протяжении нашей жизни больше не будет.
— Почему?
— Потому что вкладывать деньги в теоретическую науку могут
позволить себе только очень богатые страны. Зачем она нужна бедным, эта наука?!
Из моей диссертации штаны не сошьешь, а для того чтобы я ее написал, знаешь,
сколько денег нужно угрохать? Сначала на то, чтобы меня выучить, потом на то,
чтобы обеспечить меня работой, потом на то, чтобы выделить мне
экспериментальную и всякую прочую техническую базу!.. Мне надо зарплату
платить, на конференции вывозить — я же не медведь в берлоге, чтобы нормально
работать, мне нужно знать, кто и чем занимается в мире.
— Дим, но у нас же самая сильная в мире наука. Была.
— У вас — это у кого? — осведомился Димка и перестал болтать
ложкой. Слоновьи глазки стали зелеными от злости. — Эта страна семьдесят лет
работала только на войну, и ее наука работала только на войну. Очень успешно
работала, между прочим. Отлично работала. Автомат Калашникова, «Су-27»,
«Миг-29». Если наши не профукают, все это еще вполне можно продавать и делать
на этом бизнес. Но на науку денег все равно не хватит, даже если продать все,
включая нашего директора. Хватит только на поддержание видимости, что вроде бы
она у нас есть и поэтому мы не сырьевой придаток вроде Венесуэлы с Бразилией, а
держава!
